Шарль Эксбрайя: Счастливого Рождества, Тони!

— Что, почувствовали вкус к кровопролитию?

— Я не хочу, чтобы все, уже совершенное, оказалось бесполезным… Эти бумаги стоят целое состояние! Сейчас на них есть три покупателя. Для меня это твердая гарантия приятной, хорошо обеспеченной жизни… Вы не такой, как другие, Тони, вы не из стада… И я уверена, что вы любите меня. Я тоже вас люблю. Зачем нам думать о других? Уедем вместе. Устроимся за границей и попробуем жить счастливо. Я не сомневаюсь, что у нас это получится. Но если вы своим упрямством вынудите меня убить вас, я уж точно никогда не смогу быть счастливой. Да и вы, сдав меня полиции, тоже не утешитесь до самой смерти.

Эвелин говорила чистую правду. Да, я любил ее и к тому же потерял всякий интерес к работе. Так зачем приносить себя в жертву какой-то заскорузлой морали? Я тоже (хоть, разумеется, и по совсем другим причинам) совершил несколько убийств. Да, Эвелин цинична, но разве я — нет? Взаимная любовь может изменить нас обоих. При этом я ничем не рискую. Признав, что задание провалено, я подожду несколько месяцев и действительно уйду в отставку. Кстати, очень удачно получилось, что об этом уже шла речь. А потом уеду к Эвелин, куда-нибудь в Америку, и мы заживем вместе.

— Ну, Тони, так что вы решили?

Я хотел раскрыть объятия и тем навсегда скрепить договор, но радио вдруг заиграло «Толстяка Билла», песенку, которую непрестанно насвистывал Тривье. Удивительная случайность… И меня охватило такое чувство, будто мой прежний товарищ нарочно вернулся из мира теней, чтобы напомнить о прежних обещаниях, о том, что я имею право сделать, что — нет. А за спиной Бертрана стояли несчастная Сюзанна и хрупкая Линда, погибшие по моей вине…

— Эвелин… кто убил Тривье?

— Мой компаньон.

— Зачем?

— Ваш коллега застал нас за разговором.

— А Сюзанна?

— Она ревновала… А от ревности порой умнеют, Тони. Сюзанна знала, что мы с Турноном часто видимся. Очевидно, она испугалась, как бы я снова не взяла его в оборот. А потом, вероятно, Марк поделился с ней своими терзаниями — он тоже, скорее всего, думал, что я ему изменяю… в прямом смысле слова.

— А Линду за что?

— Слепая любовь к Сужалю помогла ей сообразить, какая над ним нависла опасность. Меж тем нас вполне устраивало то, что ваши подозрения падали на Фреда.

— Так, значит, это Турнон в то утро…

— Да.

— А как же с фотографией?

— Турнон вставил ее в рамку уже после того, как убил Линду.

— И вы не испытывали ни малейшей жалости ни к несчастной молодой женщине, ни к человеку, который так преданно вас любил?

— Дураки меня не интересует.

— Тогда стреляйте, Эвелин, потому что я тоже дурак! Глупо было верить вам, полюбить вас… и еще глупее — что я по-прежнему вас люблю!

Она слегка приподняла дуло револьвера.

— Подумайте еще немного, Тони… Мы любим друг друга… Зачем же нам ссориться из-за каких-то покойников?

— Слишком поздно, Эвелин, я уже принял решение. Предпочитаю умереть дураком.

Но рука с револьвером вдруг бессильно опустилась.

— Я не могу в вас выстрелить, Тони, потому что и в самом деле люблю… Вот уж никогда бы не подумала, что со мной это может случиться!.. Послушайте… Отпустите меня… дайте себе время на раздумье… Может, когда-нибудь вы все-таки ко мне приедете? Я готова ждать сколько угодно…

— Нет… Могу вам предложить только одно: вы отдаете мне досье, а я жду несколько часов, чтобы вы успели сбежать в Испанию. Перебравшись через границу, вы мне позвоните, и тогда я отправлюсь в Париж с докладом.

— И потом приедете ко мне?

— Не думаю.

— Значит, мне надо либо убить вас, либо отказаться от всех надежд, ради которых я стала соучастницей стольких преступлений?

— Совершенно верно.

Эвелин пристально смотрела на меня. А мне хотелось умереть. Агент контрразведки, способный вести себя так, как я, не заслуживает ничего, кроме смерти. Она снова вскинула револьвер, и я чуть-чуть напрягся. Казалось, палец вот-вот нажмет на курок. В голове мелькнуло, что Лафрамбуаз с Сальваньяком, обнаружив завтра мой труп, наверное, скажут, что либо я напрасно не слушал их предупреждений, либо мою славу хорошего агента сильно преувеличили. Но Эвелин вновь опустила руку.

— Не могу! — жалобно простонала она. — Тони, у меня не хватает мужества убить единственного человека, которого я когда-либо любила!..

Я поймал на лету брошенное ею досье, а Эвелин сквозь слезы добавила:

— Хорошо, я уеду, Тони… и позвоню вам, когда перейду границу… но все же, несмотря ни на что, я до конца жизни буду надеяться, что когда-нибудь вы приедете… Дайте слово, что мы еще увидимся, Тони!