Никита Воронов - Огненный лис

— Ничего. В самый интересный момент она меня скальпелем в печень — и привет родне!

— Отлюбился.

— Фу-у, жуть какая! — скривил губы Павлик. — Но ты больно-то уж не отчаивайся. Все там будем.

— Да я и не отчаиваюсь. Где-то даже, по большому счету, рад… Например, вот, от жены, змеюги подколодной, избавился. К тому же — лестно! Не от старости дряхлой дуба дал, а на красивой молодой бабе.

— Мечта, да и только! — Фыркнул прапорщик.

— А ты как думал? По сравнению со смертью Заболотного моя — вообще картинка!

— Кстати, а как он загнулся-то? И куда пропал? У нас его все управление разыскивало.

— Ментов питерских поголовно на уши поставили — и нечего! Ни гу-гу, как в дымоход вылетел.

— Почти так и случилось, — ответил Спиригайло, потянулся за Пашиной пачкой и с удовольствием прикурил, выпуская дым из поросячьего пятачка. Сожгли его. Живьем. На одном из фортов, недалеко от Кронштадта.

Семен Игнатьевич перехватил поудобнее серыми лапками сигарету, откашлялся:

— Да что рассказывать! Сам у него и расспроси.

— А он что, тоже здесь? — Изумился Ройтман. — В какой палате?

— Да ни в какой! Ты что, действительно не признал его?

— Нет.

— А между прочим, он тебя сегодня минут тридцать материл, почем зря!

— Да ну? Не может быть.

— Может, Пашенька, может… Ворону на тополе видел?

— Мерзкую такую? С драной задницей? Черную?

— Он и есть, собственной персоной. Видал, как обуглился?

— Вот это да… — оторопел Павлик Ройтман. — А я-то, дурак, стою и думаю — откуда мне рожа у этой твари знакома? Хотел даже, грешным делом, её пристрелить. А это, значит, сам товарищ Заболотный?

— Собственной персоной, — подтвердил Спиригайло. — Из чего пристрелить-то хотел?

— Как из чего? — Не понял вопроса прапорщик. — Из «маузера» своего…

Он осекся и вновь начал шарить рукой под матрасом:

— Не видел? Куда-то я его подевал.

— Не этот ли зеленый? — Спиригайло приподнял поросячью морду и кивнул куда-то в сторону.

— Да нет, там соседский лежит. Без обоймы. А мой заряжен всегда. Вот!

Паша перевернул вверх тормашками всю постель, но в конце концов нашел оружие.

Бережно обтер его, прижал к груди:

— Вот он, хороший мой…

«Маузер» приятно тяжелил руку, его присутствие наполняло душу уверенностью и неким восторженным трепетом. Павел Ройтман почесал стволом за ухом, и с удовольствием, громко отгрыз половину ствола:

— Хочешь?

— Не, — отмахнулся лапой Спиригайло. — Я после первой не закусываю.

— А что, — позавидовал прапорщик, — уже вмазал где-то?

— Да главный врач с утра поднес, — похвастался бывший Семен Игнатьевич. — Уважает. А «маузер»-то хорош?

— Конечно, — заверил Павлик и в доказательство своих слов отгрыз ещё кусочек.

— Жаль, у меня такого не было тем вечером, — вздохнул Спиригайло. — Тем вечером, когда меня прирезали.

— Не спас бы он тебя. Нет, не спас бы.

— Почему?

— От бабы, дорогой ты мой бывший начальничек, ни одна в мире пушка не спасет. Если уж баба тебя извести захотела — все, так и будет! Спи спокойно.

— Тоже верно, — не стал спорить Семен Игнатьевич. — Однозначно бы погиб. Но все же, было бы вдвойне умилительно — на красивой молодухе, да с оружием в руках!

— А чего ты, между прочим, в последнее время к Виктору прицепился? — вспомнил вдруг Ройтман. — Обложил его со всех сторон, как волчину, да ещё меня под это дело подписал…

— Жадность, Паша, — развел серые лапки по сторонам Спиригайло. Жадность. И азарт, само собой. Золотишко хотелось повидать. И своими руками пощупать. Да не так, чтобы только колечки-цепочки копеечные с ярлыками. А горы несметные! Пуды… кучи… тонны!

— А Витек-то здесь при чем? У него же, кроме дырявого кармана в пальто отродясь ничего ценного не было.

— У него, может, и не было… а вот в роду его, по линии отца, кое-что водилось.

— Ври больше! — Отмахнулся Павел от крысенка. — Уж я-то родню его знаю. Голь перекатная, рабочие с крестьянами, слаще морковки никогда ничего не пробовали. Витька рассказывал ещё про какого-то священника, но тоже, по-моему… Да они и не местные, к тому же — из какого-то Табурища на Днепре.

— А про икону он тебе не рассказывал? — дернул хвостиком Спиригайло.

— Про какую икону?

— Которая Витькиным родичам по наследству досталась? Лик Божьей Матери Пресвятой Девы Марии Доростольской.

— Какой такой матери? — нехорошо осклабился Ройтман.

— Доростольской. Был раньше такой город — Доростол, он в одиннадцатом или в двенадцатом веке столицей болгарской считался. Только икона-то ещё древнее! Князь Святослав её вместе с данью от греков вез в Киев, но по дороге сгинул. Если верить историкам, печенеги его вместе с малой дружиной вырезали, ради этой самой византийской дани. Кинулись обозы грабить глядь, а добычи-то и нет почти: куда-то большая часть сокровищ подевалась, и икона вместе с ними.