Бретт Холлидей - Порочнее ада

Там он сполна оценил единственное достоинство крохотной квартирки. С лоджии, размером едва больше сиденья на колесе обозрения, открывался изумительный вид на залив и нескончаемую цепочку туристических отелей, протянувшуюся вдоль Майами-Бич. Прикрыв за собой двустворчатую застекленную дверь, Шейн закурил сигарету. Докурив ее до конца, он швырнул окурок за перила и проследил, как тот описав замысловатую длинную дугу, упал в воду. Потом Шейн уселся на пол и привалился к стене, подложив под спину подушку.

Сломанное запястье садняще ныло. Время ползло еле-еле.

В начале восьмого Шейн услышал, что в замочную скважину вставляют ключ и поспешно выпрямился. Входная дверь открылась, в комнате зажгли свет и на полу лоджии образовались два прямоугольника света.

— Добро пожаловать домой, — раздался хрипловатый мужской голос. — Господи, ну и дыра. С такой мошной мог бы снять что-нибудь поприличнее.

Ему ответил тот самый юный девичий голос, который Шейн слышал по телефону.

— Жена его в ежовых рукавицах держит. Он дал мне сотню, чтобы я купила пару стульев, но ты же меня знаешь, Джейк — мне вечно не хватает времени.

Она хихикнула. Мужчина спросил:

— Как насчет глотка свежего воздуха, прежде чем я отчалю?

Шейн вжался в стену. Шаги приближались к двери. Шейн нащупал короткий контур скальпеля под тонким гипсом и изготовился к прыжку. Двустворчатая дверь приоткрылась. В проеме появилась рука.

— Диди, душечка, — заговорил мужчина, поворачивая назад, — начинай готовиться. Время у нас есть, но не так уж много.

— Я сказала ему — ровно в восемь, и объяснила, как он должен звонить, чтобы его впустили. Так что нам не о чем беспокоиться.

— Не забывай, что имеешь дело с самим Майком Шейном, — сказал мужчина. — С ним надо ухо держать востро. Вчера он в одиночку дрался против троих и одержал верх — сама увидишь.

— Опять ты меня стращаешь! И это после того, как ты потратил битых два часа на то, чтобы меня успокоить. Нет, я чувствую, что ничего не выйдет. Просто убеждена. Я же рассказала тебе, как он со мной разговаривал по телефону. Он что-то учуял.

— Он просто был не в себе, детка. Еще не отошел от наркоза. А теперь замолкни, если не хочешь получить тумаков. Раздевайся!

— Джейк! Мне это не нравится… Ну, почему совсем догола? Хоть трусики можно оставить?

— Нет, так не пойдет. Пошевеливайся! Мне еще надо успеть смыться отсюда.

— Я тебя понимаю. Я тоже мечтаю отсюда смыться.

Послышался шорох снимаемой одежды. Шейн стоял, прижимая больную руку к груди и силясь унять пульсирующую боль.

— Да, детка, для шестнадцати лет ты сложена просто потрясающе, — восхищенно произнес Джейк. — Совсем не по возрасту.

— Рада угодить, папочка, — насмешливо проворковала девушка.

— Теперь ложись и я тебя разукрашу.

— Увы, тут уже верно ничего не попишешь, — вздохнула Диди. — Вот только что скажет моя подружка?

— Не все ли равно?

— Мне не все равно. Есть все-таки пределы допустимого.

Пружины жалобно заскрипели.

— Нет, — вдруг сказала она. — Нет, не могу! Я дала согласие, было дело, но сейчас при виде этой штуковины…

— Перевернись на живот, черт побери!

— Джейк, умоляю тебя! На остальных мне наплевать. В школе решат, что мне просто не повезло. Но только убери хлыст, иначе я оденусь и уйду. Я тоже человек, в конце концов.

— Диди, — ласково заговорил Джейк. — Сколько раз за последний месяц ты посещала школу? В лучшем случае два. Тебе уже шестнадцать. Никто не заставит тебя кончать школу. Вспомни мои слова, душечка. Нью-Йорк! Подумаешь, всего одна ночь в каталажке. А утром тебя выпустят под залог. Залог ты оставишь легавым и смоешься. Газеты, конечно, эту историю раздуют, но ты будешь фигурировать под вымышленным именем.

— А тебе не приходит в голову, что кто-нибудь придет с фотоаппаратом и увековечит мой портрет? — язвительно поинтересовалась Диди. — Такое клеймо пристанет на всю жизнь.

— Подумай, какие бабки ты сшибешь, куколка! В большом городе жмотничать никто не станет. Пожалуй, я сам обзаведусь приличным баром.

Внезапно послышался резкий, свистящий звук, а за ним крик боли. Шейн рванулся к двери, вид у него был угрожающий. Остановил его звон наручного будильника, раздавшийся в комнате.

— Зачем ты это сделал? — всхлипывая, приговаривала девушка. — Ужасно больно.

— Прости душечка. Иначе нельзя было — вдруг бы ты передумала? Мы не могли такого позволить.

— Спереди — это будет заметно.

— Ничего страшного. Только не трогай, пусть покровоточит немного. Уже половина восьмого. Мне пора. Не плачь, пупсик. Я куплю тебе что-нибудь. Не думаешь же ты, что мне приятно лупить тебя хлыстом?