Владимир Кашин - Тени над Латорицей

Подполковнику вдруг показалось, что он уже ухватил жар-птицу, на которую накинул сеть, и что он уже знает то, до чего докапывался столько времени! Но нет… Коваль обвел взглядом комнату и словно впервые увидел Пишту. Сторож заметил, что подполковник задумался, забыл о картах, и поэтому сидел тихо, не перебивая его мыслей.

— Ну, Пишта, что же это мы? — улыбнулся Коваль. — Давай. Твой ход.

Они снова вошли в игру, Дмитрий Иванович играл совсем вяло, делая ошибку за ошибкой.

Хорошо, что у него такие помощники, как Романюк, Вегер. Без местных работников не обойтись. Разве смог бы он разобраться в личности Шефера, если бы не Василий Иванович! А его разговоры с Маркелом Казанком!

Коваль посмотрел на Пишту, который принялся снова сдавать карты, и подумал, что на этой земле рядом жили разрозненные, разделенные войной люди: если бы не инвалидность, этот симпатичный венгр был бы солдатом и как гонвед, возможно, охотился бы за своим братом Дмитрием Пичкарем.

— Да, — сказал подполковник, беря карты. — Были у вас тут дела…

И опять невольно всплыла мысль о Каталин. Вот он осуждает ее. А разве это гуманно — обвинять потерпевшего, в данном случае погибшего человека?

Вполне гуманно, потому что, пропагандируя это обвинение, можно предупредить других. Чтобы они остерегались, берегли себя и не оставляли преступнику лишних шансов.

Правда, в данном случае эти его рассуждения справедливы, только если верить словам «брата Симеона». Если верить заявлению монаха, что он привез Каталин письмо от Карла.

А если этого не было? Не найдены ведь ни письмо к Каталин, ни записка, адресованная монаху.

И кто же этот турист, передавший в Лавре письмо Гострюку? Не Имре ли Хорват, в номер которого случайно попала Таня Красовская?

Коваль вспомнил утренний телефонный разговор с переводчиком туристской группы.

«Пятнадцатого июля по дороге на Киев вы разместили людей в этой гостинице?» — «Да». — «В номере триста девять ночевал Имре Хорват?» — «Да». — «А не могли бы вы припомнить, где он был приблизительно в половине двенадцатого ночи?» — «В своем номере». — «Вы это знаете точно?» — «Абсолютно точно. В десять или одиннадцать лег спать. У него болел зуб, и я дал ему снотворное». — «Спасибо, — сказал Коваль. — Разговор этот пусть останется между нами».

«Говорит, что у Хорвата болели зубы. Он принял снотворное и просил не беспокоить его до утра», — объяснил Коваль Вегеру и положил трубку.

«Как же он мог незаметно выйти из гостиницы?»

«А труба, пожарная лестница и открытое окно? Это путь не только для экзальтированных девушек…»

«Тьфу, какая чепуха в голову лезет! — встрепенулся Коваль, когда ему показалось, что черный трефовый король на карте насмешливо ему подмигнул. — Этот Имре Хорват совершенно ни при чем. Даже если он где-то шатался всю ночь с пятнадцатого на шестнадцатое июля. Ведь неизвестный турист из Венгрии привез «брату Симеону» письмо от Карла на три недели раньше — двадцать третьего июня!»

И мысли Коваля возвратились к исходной точке, чтобы начать новый круг.

Он снова вспомнил жертву преступления, погибшую Каталин, ее дочерей, и снова потянулись вереницей все те же самые вопросы.

Почему Каталин скрывала то, что Карл Локкер жив и объявился? Зачем сожгла письмо?

Но почему, собственно, она должна была сообщать?

Какое это имеет отношение к факту убийства?

Никакого!

Трефовый король нагло усмехнулся прямо в лицо подполковнику.

И вдруг Коваля словно током ударило, он вздрогнул всем телом, пальцы похолодели: о н у ж е з н а л, о н у ж е в с е з н а л! И кто ехал из Ужгорода с таксистом Дыбой, и кто ушел ночью из своего номера в гостинице, и кто такой Имре Хорват!

«Что за чертовщина!» — Дмитрий Иванович поднял изумленный взгляд на Пишту. У Коваля было такое ощущение, будто бы кто-то нашептывает ему все это прямо в ухо.

Нет, Пишта ничего не мог сказать, он только уставился на уважаемого подполковника милиции, по лицу которого словно пробежал луч прожектора и в глазах которого сразу засветились и радость, и сомнение, и растерянность.

Сторож смотрел в самую душу, и Коваль на мгновение прикрыл веки. Ему все еще казалось, что он явственно слышит чей-то голос, к тому же очень знакомый. Очень похожий на его собственный.

Когда он снова открыл глаза, Пишта увидел, что растерянности в них уже нет.

Резким движением швырнув карты на стол, Коваль бросился в коридор. Минуту спустя вернулся обратно и вырос над Пиштой.