Владимир Кашин - Тени над Латорицей

Хотя Длинный с Клоуном, монах Симеон и Эрнст Шефер словно отошли, отодвинулись куда-то, но мозг подполковника продолжал напряженно и мучительно работать над тем, что не удалось понять и решить сразу. Быть может, затем и ушел он от внешних раздражителей, чтобы оградить себя от все возникающих новых вопросов, пока не будет найден ответ на уже поставленные.

Полноводная Латорица все гнала и мчала свои воды вперед и вперед. В этом вечном движении было что-то окрыляюще величественное. И Коваля все сильнее охватывало чувство душевного спокойствия. Он ощутил, что убийство семьи Иллеш вот-вот будет раскрыто, его отношения с Руженой стабилизируются и все треволнения канут в прошлое. В конце концов, время целительно, и что там значат будничная суета, все мелкие заботы по сравнению с этим неугомонным движением, с таким вот победоносным течением бессмертной реки, которая столько повидала на своем веку и могла бы многое рассказать об исконной борьбе добра и зла на землях и просторах, по которым гуляет она, позванивая голубыми волнами, с незапамятных времен.

Глядя на Латорицу, вспомнил Коваль и Ворсклу — реку своего детства, отрочества и юности. Нимало не похожие — спокойная в обрамлении золотых песков и зеленых лесов Ворскла и своевольная, быстрая и илистая Латорица, — они все же казались ему сестрами.

Дмитрий Иванович вспомнил свою жену, и ему вдруг почудилось, что Зина не умерла, не исчезла бесследно, а душа ее стала душою Ворсклы, на берегах которой они оба выросли, — ласковой и теплой в затонах, искрящейся на плесах, голубою под небом, или, может быть, обернулась белой березкою в роще или зеленой веткой над водой, красной калиной или шелковой муравушкой.

Ах, как же далеко родная Ворскла и как далеко его Зина — не вернешь, не догонишь!

Прошло с полчаса, а подполковник все сидел и сидел над рекою. Солнце спряталось за лесом, и уже не только крутой правый берег, но и луг подернуло сумеречной сенью.

Дмитрий Иванович ощутил на себе чей-то взгляд. Поднял глаза и увидел: стоит у самой воды человек.

— Коваль-бачи! Здравствуй!

Подполковник узнал сторожа.

— Здравствуй, Пишта! Хорошо, что ты здесь.

— Коваль-бачи! — Венгр блеснул не по возрасту белоснежными зубами. — Рыба!

Подполковник подтянул лодку к берегу и поднялся по обрыву наверх. Взял у Пишты узенькую капроновую сетку с маленькими ячейками.

— Разве можно ловить такой сеткой!

— Нем ту дом, [5] Немтудом — не понимаю (венгерск.) . — покачал головою венгр.

Коваль как мог пытался объяснить, что такая сетка истребляет мальков. Пишта тоже жестикулировал — разводил руки, показывал на луг, где тускло мерцали мелкие, поросшие травой озерца. И Коваль понял, что старик собирался ловить этой сеткой живца.

Затем, несмотря на поздний час, Пишта вытащил из кармана колоду карт, вопросительно посмотрел на подполковника.

— Ту дом, ту дом! [6] Тудом — понимаю (венгерск.) . — кивнул Коваль. — Ладно. Два-три кона, — показал он на пальцах. — Не больше.

Беда с этими картами! Когда кто-нибудь из сослуживцев узнавал, что Коваль ни с того ни с сего может засесть за карты и играть в «подкидного», это вызывало недоумение. Ведь даже не преферанс, кинг или какая-нибудь другая более или менее интеллектуальная игра, а самый что ни на есть обыкновенный «дурак», в которого режутся замусоленными картами в электричках, на пляжах. Шерлок Холмс играл на скрипке, инспектор Мегрэ коллекционировал трубки, Эркиль Пуаро…

Ну хорошо, если уж не игра на скрипке, то хотя бы шахматы или собирание спичечных этикеток или почтовых марок, а то — «дурак»!

«Кто-то придумал, что я великий мудрец, — улыбаясь, отвечал на это Коваль. — Вот и хочется иной раз побыть хоть немного дураком. Для равновесия».

— Ладно, Пишта, — повторил Коваль. — Сыграем.

— Ту дом! — засмеялся довольный сторож, еще раз обнажив свои белые зубы, и они пошли по дорожке, посыпанной кирпичной крошкой, к домику, стоявшему в каких-то пятидесяти шагах от берега.

Коваль проигрывал. Пишта, поблескивая глазами, ловко орудовал картами, вынуждая подполковника держать в руках едва ли не полколоды.

А тот меньше всего думал об игре. Мысли Коваля бурлили словно воды Латорицы, то набегая друг на друга, то перепрыгивая с пятого на десятое.

Как там Наташка? Уехала ли она на турбазу? Ее туда сейчас, кажется, уже не тянет. Потому и просилась на Латорицу. Девушки, с которыми она дружит, уже уехали.

Славный парень у Антоновых — Геннадий. И имя хорошее. А она к нему равнодушна. Она вообще равнодушна к парням. Хорошо это или плохо?