Владимир Кашин - Чужое оружие

— А зачем она вам, земля эта? — спросил он неопределенно. — Кто возиться-то будет? Не понимаю вас…

— И понимать нечего, — спокойно ответил Чепиков.

— Земля эта богу служит. Где вдове, где сироте помогу. А вам бы, Иван, не о земле — о душе своей подумать время. Новое рождение от господа просить и жизнь вечную заслужить.

— Тогда вот что, — поднялся Чепиков, не обращая внимания на слова Лагуты, — в этом году огород я сажаю…

— А что же это Степанида Яковлевна постеснялась прийти? Участок, поди, ейный. И я эту землю потом полил. Каждый камешек выбрал, каждую горсточку пересеял. И удобрение с осени завез…

— Пустой разговор, — твердо заявил Чепиков. — Я свое исполню. Худого не желаю, но если что — беду накличете… — не то угрожая, не то предупреждая сказал он и не спеша направился на свой двор.

На другой день, когда Иван Тимофеевич пришел с работы усталый, грязный — готовили к посеву влажный грунт, — Мария набросилась на него с упреками. Он растерянно смотрел на нее и не мог ничего понять — всегда мягкую, кроткую, какую-то осторожную в словах и движениях, ее словно подменили.

— Как ты посмел обидеть нашего соседа?

— Маруся, — защищался Чепиков, — это он вас с матерью обижает, забрал ваш огород.

— Не нужна нам эта земля. Петро ею людям помогает, ему так бог велит!

— Каким людям? Какой бог? Себе в карман кладет. Задурил вам голову…

— Он нас тоже от голода спасал. Свое отдавал, — не отступала Мария. — А потом, это не твоя земля, а моей матери.

Чепиков никогда не видел жену в таком гневе, и, хотя она не кричала, говорила, как всегда, тихо, он испугался за нее.

— Маруся, Марусенька, — успокаивал он жену и пытался приласкать, но она оттолкнула его. — Что до земли, — в свою очередь вскипел Чепиков, — то она государственная вовсе, и никто не имеет права дарить или продавать ее. Сколько кому на душу положено, столько и отведено… Я, между прочим, эту землю и кровью полил… Не то что твой Лагута. Подожди, я еще докопаюсь, чем он тут при немцах занимался, люди всякое говорят.

Мария резко повернулась и вышла из комнаты…

Наскоро умывшись и переодевшись, Чепиков направился к Степаниде.

Теща хлопотала возле печи. Вкусно пахло жареной картошкой и мясом, и Чепиков вдруг почувствовал, что он голоден.

Марии здесь не было. Теща едва кивнула в ответ на приветствие и не пригласила сесть.

— Степанида Яковлевна, — начал Иван, — я об огороде. Пусть Петро вернет его. У нас семья, самим нужно.

Маленькая сухонькая Степанида опустилась на уголок лавки и вытерла о передник руки.

— Вы с Лагутой уже давно за все рассчитались, — продолжал Иван.

— С ним, может, и рассчиталась, а перед богом вечно в долгу.

— Да при чем тут бог? — рассердился Чепиков. — Обманывает он вас, Степанида Яковлевна, этот Лагута со своим богом. Не возьмете сами — пойду в сельсовет…

Теперь вскипела Степанида. Вскочила, угрожающе выставила вперед небольшое, круглое, похожее на желтую падалицу лицо.

— В сельсовет, говоришь? Какой грамотный! Иди и проси, чтобы тебе участок дали, и строй там свою хату. А здесь я хозяйка. Взяла в примаки — так и моли бога, в ноги кланяйся! Пришел к нам яко наг, яко благ… — И вернулась к печке, не желая больше разговаривать с зятем.

Тот еще какую-то секунду постоял посреди комнаты и словно ошпаренный выскочил из хаты.

Через несколько дней Лагута с помощью Степаниды и Марии вскопал и засадил участок.

То была первая размолвка между Марией и мужем. Ссора вскоре улеглась, и все вроде пошло по-прежнему. Но незаметная трещинка осталась. И время от времени она, как запущенная болячка, напоминала о себе. Казалось, Иван и Мария взглянули на мир и друг на друга с какой-то новой стороны и уже не могли воспринимать окружающее по-старому…

Вызывать в райотдел Ганну Кульбачку не пришлось. Она сама позвонила и попросила у Коваля встречи.

Подполковник беседовал с ней в комнате, которую отвели ему рядом с кабинетом начальника милиции. Усевшись удобно в старом кресле и не перебивая, он слушал разговорчивую посетительницу. Голос ее переливался, перекатывался, словно рядом журчал ручеек. Тихий, воркующий грудной голос усыплял собеседника. И вся она — невысокая, с приятным, хотя и бледным лицом, с мягкими движениями — светилась покорностью.

Коваль подумал, что такими, наверное, перед утомленными путешественниками возникали мифические сирены.

— Да, конечно, — ворковала тем временем Ганна, — правильно говорите, товарищ начальник. Не люди для нас, а мы для них. Вот уже скоро двадцать лет, как ночей недосыпаю, с петухами встаю. Чтобы человек получил желанное. Только у меня на хуторе можно необходимое купить… На базах горло деру, чтобы для своих покупателей товар выхватить… Без денег пришел человек — я его все равно выручу. Для меня нет случайного покупателя, как в городе: тут кто сосед, кто знакомый, всегда друг дружке навстречу идем, с дедов-прадедов так ведется, свет божий на этом стоит… — Ганна передохнула и вдруг еще жалостнее добавила: — А мне за добро мое — одно горе, одни шишки. Кому-то, может, и не угодила. Сразу жалобы. Делать людям нечего, зависть гложет… Есть тут одна такая вредюга… От жалоб вся беда. Пишут, что мужиков спаиваю, в долг даю. Чистая жалость это. У человека душа горит. А у меня сердце разрывается. Потому и выручаю. Я не только водку с вином, я и сигареты в долг давала, и мыло, и сахар. Свои деньги вносила, чтобы недостачи не было. План выполняла. Грамот наполучала — хоть стены заклеивай вместо обоев. От райпотребсоюза, от облсоюза… Оговорили меня завистники. Приехала ваша милиция, спрашивает: почему в долг водку продаю, людей спаиваю. Я им и говорю: если холодильники с телевизорами в рассрочку можно продавать, то почему водку нельзя? Не продай страдающему вина, разве он остановится? Будет бедненький мыкаться, пока не вынюхает самогон и не умакнется в него. Лучше уж пусть выпьет у меня и домой спать идет. Сказали мне: «Пиши объяснение, почему нарушала правила торговли». Протокол составили. Ладно, думаю, напишу я вам ваше объяснение. А они тетрадь долговую забрали, еще и пригрозили, что совсем ларек закроют. Закрыть легко. А о людях подумали? За куском мыла и коробкой спичек двадцать километров в район таскаться! Я для общества усадьбу свою не пожалела, забор покалечила, дырку для прилавка прорезала. Со двора будку пристроила. И все на свои кровные. Мне копейки за аренду платят. Сейчас вам пишут на меня бабы по-пустому, а потом вы других жалоб не оберетесь, когда люди ничего у себя купить не смогут, потому что вы Ганку Кульбачку закроете…