Олег Игнатьев - Магия крови

И снова было не до еды, сухомятка и любимые консервы. Климов вспомнил о недавнем уговоре, сплюнул бы, да слюны жалко. К тому же и ночи выдались промозглые, с ненастным леденящим ветром и кое-где срывающимся снегом.

Словом, размялись. Сдали нормы ГТО.

В город вернулись в пятом часу утра, и Климов первым делом разогрел себе бараний суп, который обнаружил в холодильнике, и выпил кружку кваса.

Малость оживившись после еды, он снял с себя замызганную полевую форму и, чувствуя, как его клонит в сон, на цыпочках пробрался мимо детской в зал, где его ждал разобранный и застланный диван.

Осторожно взбив подушку, снял с руки часы и положил их на пол, ближе к изголовью. Сегодня он имеет право выспаться как человек. Мало того, если не стрясется чего-нибудь экстренного, на службу можно двинуть после двух. Ему представлялся редкий случай пообедать вместе с сыновьями. Увидеть, так сказать, детей при свете дня.

Умостившись на своем скрипучем лежбище, накрыв голову подушкой — так было глуше и уютнее, — Климов стал засыпать… И он бы уснул, но перед глазами опять всплыл искалеченный камнями и водой труп Лехи Молдавана: провально-оскаленный рот без передних зубов, проломленный висок и тело, как мешок с костями, — все в кровоподтеках, ссадинах, разрывах… А ведь в жизни Леха, Алексей Молдавский, был красивым рослым парнем, острословом и любимцем женщин. Климов помнил его еще юнцом, десятиклассником, вручавшим первочатам буквари. Это было девять лет назад, когда они с женой привели своего старшенького в школу. Первый раз — в первый класс. И надо же, какое совпадение: не кто-то, а именно Леха Молдаван, а тогда просто Алексей Молдавский, гордость школы и участник всех математических олимпиад, взял на руки его сынишку и помог тому потренькать в школьный колокол… Потом… Потом ему не дали ходу в МГУ, буквально срезали на первом же экзамене, как режут всех провинциальных медалистов. Он вернулся и пошел работать в РСУ. Был каменщиком, сварщиком, электриком, служил на флоте, там попал под суд за драку с кем-то из «дедов», дослуживал в дисбате… И пошло-поехало. Одна обида за другой. Вино, картишки, поножовщина… За девять лет, прошедших после школы, — четыре срока, восемнадцать специальностей, половина из которых — воровские… И финал. Убийство, побег и нелепая смерть. А ведь два года назад Климов имел с ним серьезный, долгий разговор. Даже поспорили немного о свободе, власти и ответственности за свою судьбу. Впрочем, спорить с молодыми бесполезно. Они слушают только себя. Да их и понять можно: кто слышал много обещаний, тот редко им верит.

Непонимание одних другими исследователи человеческой психики предписывают искать в разобщенности: вещи вытесняют человека даже из среды родных по крови, тягостно сказываясь на его мировоззрении и порождая отчужденность. Стихия мелкой собственности — страшная зараза. Хоть копейка, да моя! Насилуя души, она заражает их цинизмом и жестокостью. Иногда Климов начинал ненавидеть свой город, в котором, как и на любом другом курорте, деньги обесценены, не говоря уже о чистоте людских взаимоотношений. Иной за каждый поцелуй сомнительной красотки готов платить по сто тысяч рублей, в то время как за эти деньги кто-то вкалывает целый месяц. Это тоже правда жизни, разве что в извращенной форме. Но, может, и впрямь самый мудрый, а следовательно, и самый сильный человек тот, кто, презирая свой дом, остается в нем жить? Не этому ли учил Диоген, гражданин всего мира?

Углубившись в размышления, Климов стащил с головы подушку, глотнул воздуха. За окном стало сереть, и надеяться на то, что он еще уснет, не приходилось. В это время он уже не засыпал.

Подмяв под себя подушку, обхватил ее руками, смежил веки. Изувеченный труп Алексея Молдавского и воспоминания о его не менее искалеченной судьбе, так трагично оборвавшейся на двадцать пятом году жизни, вновь разбередили его давнюю отцовскую тревогу за будущее сыновей. Старший по-прежнему, с первого класса, учился на одни пятерки, тянулся к знаниям, мечтал о золотой медали, успевая заниматься теннисом и потихонечку осваивая для себя гитару, а младший… этот быстро менял увлечения. Если еще вчера он бегал на дзюдо, то сегодня его уже манили авиамодели. Рабочий стол младшего сына был завален журналами «Крылья Родины» и «Моделист-конструктор», а на верстаке, который Климов сразу же соорудил на лоджии, как только они въехали в квартиру, вперемешку грудились фанерные и пенопластовые фюзеляжи, элероны, пропеллеры и чертежи, скопированные из пособий для юных поклонников неба. Надо сказать, чертежи были выполнены с известной долей тщательности, но больше всего поражали Климова своей отделкой всевозможные пропеллеры. Сынишка выстругивал их между делом из деревянных брусочков, они почти ничего не весили и были так любовно отшлифованы, что их шелковисто-гладкие поверхности вызывали прилив щемящей нежности к доморощенному авиаконструктору. Дети сами по себе приносят радость, но когда они еще способны сделать нечто уникальное, чувство радости сменяется восторгом. Климов ловил себя на мысли, что слишком уж доволен сыновьями, а жена боялась, как бы он «не сглазил» их излишней похвалой. «Сплюнь через плечо, — просила она и сама пришептывала: — Тьфу, тьфу, тьфу…» Сначала каждая мать, у которой родится сын, мечтает, чтобы он рос не по дням, а по часам и чтобы непременно вымахал выше своего отца, и лишь потом, когда сын начнет басить, сутулиться, стесняться своей долговязой фигуры, она тайно желает, чтобы он стал лучше родителя. Работа Климова жене не нравилась. Она устала жить с подспудным страхом за него, за себя, за своих «чадунюшек». Отец Климова был хирургом, и жена надеялась, что сыновья пойдут по стопам деда. И этот выбор будущей профессии казался ей разумным: он оперативный работник, а они будут оперирующими. Климов не возражал, но просил не очень увлекаться. Самая трудная проблема — проблема выбора, и все же это ужасно, когда тебя лишают возможности что-то решать за себя. Мужчина должен иметь свое мнение.