Павел Стовбчатый - Сцены из лагероной жизни

Живой, нет? К Ваське никто не подходит, присматриваются…

— Надо валить отсюда, а то в свидетели попадём сдуру! Кажется, наглухо… У кочерги-то вон край какой здоровый, загнутый… Весь вошёл! Валим отсюда, быстрей!

— Эй, Лупатый… Тут никого не было, понял?! Нас не впутывай, смотри! Хватит и так свидетелей…

Коты снова вьются около перевёрнутой клетки, мышка всё так же снует внутри.

Фельдшер Кардакова тащит из санчасти практически всё. Излюбленный приём мадам Паскуды (так называют её зэки) — «путать» таблетки и всучивать больным самое дешёвое фуфло независимо от заболевания. Эта гнусная роль буквально отшлифована на протяжении лет, и потому ловить у мадам Паскуды нечего, особенно новеньким. Этим она запросто пропихивает всё, что ей вздумается, и ещё принимает благодарности. Со старенькими чуть сложнее, но и тут она на высоте: в случае обнаружения подмены мадам Паскуда невинно закатывает сорокалетние лошадиные глаза и секунду как бы вникает в случившееся.

Были случаи, когда она умудрялась вторично и «не отходя от кассы» втолкать одному и тому же человеку совсем не то, что требовалось.

Спорить и ругаться с мадам Паскудой было очень даже небезопасно. В мгновение ока она нажимала на кнопку, и требовательного зека тут же волокли в ШИЗО. Сама же мигом катала солидный рапорт, по которому запросто можно было приговорить к пяти годам. Но и это ещё не самое худшее, на что она была способна. Истерика — вот козырный номер этой выдающейся «таблеточницы»! Видя, что её вот-вот разоблачат и обзовут воровкой и сукой в присутствии всех, она бросала таблетки из рук на пол и стрелой мчалась в оперчасть. Слёзы ручьём лились из её глаз ещё по дороге. Она врывалась в первый попавшийся кабинет оперов и буквально падала на стол или стул.

После этого зека наверняка ждали изрядные побои и, разумеется, полные пятнадцать суток ШИЗО, иногда и БУР. Но мало-помалу оперативники просекли бестию, им самим изрядно надоели частые ее спектакли, и они стали просто обещать мадам Паскуде, что накажут того или другого зека.

Некоторое время это проходило за чистую монету, однако чуть позже фельдшерица обнаружила наглый обман и моментально подключила к «работе» своего мужа, майора Кардакова, который работал дежурным помощником начальника колонии.

За непринятие соответствующих мер к нарушителям режима на «ковер» вскоре вызвали самих оперативников. Замначальника по режимно-оперативной работе распек «красавцев» в пух и прах, пояснив, что лучше посадить трех невинных зеков, чем обидеть одну вольную порядочную женщину. Оперативники, как и положено, согласились с начальником, но не забыли о мадам Паскуде. Они решили проучить ее раз и навсегда, но не своими руками…

Ответственная работа по «преподанию болевого урока» была поручена Вовчику Ростовскому, двадцативосьмилетнему артисту и «дураку», который под видом гонимого и дурачка давно и эффективно пахал на оперчасть. У Вовчика были свои, особые претензии к мадам Паскуде, и потому он с великой радостью и энтузиазмом взялся за дело.

Поначалу он просто всячески допекал мадам Паскуду словесно, доводя её до настоящего бешенства. Фельдшерица была в полной растерянности, абсолютно не зная, что предпринять. Бежать в оперчасть не имело смысла — какой спрос с дурака? — а терпеть унижения и оскорбления не хватало сил.

Она плакала и просила Вовчика прекратить свои шуточки, но он только улыбался в ответ и помахивал рукой: «Погоди, мол, будет и не это…»

Вовчика давно не сажали в ШИЗО: лет пять-шесть назад с его «болезнью» смирился последний из твердолобых Офицеров, и он мог вытворять что угодно, кроме насильственных действий. Добившись окончательного и бесповоротного признания в качестве дурака, Вовочка впоследствии аккуратненько сошелся с операми, о чем интуитивно догадывались единицы из самых «прелых» зеков. Мадам Паскуда пробовала подлизаться к «клещу», но «клещ» не клевал на мякину, продолжая свое дело… Так длилось примерно месяца полтора-два.

И вот в самый канун праздника 8 Марта Вовочка, как обычно, явился в санчасть, пристроился к очереди за таблетками, дождался, когда у окошка выдачи мелькнет молоденькая медсестричка Оленька, и тут же вручил стоящему впереди зеку сверток, на котором были четко написаны инициалы мадам Паскуды — Л. Н. К.

— Тс-с! — пискнул он, давая понять зеку, чтобы тот не указывал на него.

Весь женский персонал санчасти давно привык к подаркам и открыткам «влюбленных» страдальцев, и потому Олечка не особо удивилась свертку. Она удивилась лишь тогда, когда прочла инициалы. Мадам Паскуде никто и никогда ничего не дарил, в этом и был гвоздь!