Павел Стовбчатый - Сцены из лагероной жизни

— Где пиджак взял?

— Купил, грю, часа два назад. Купил за пятерку. Немного мал, ну и отдал за четыре им… — показываю на бабу с тем типом. Бить кинулись, гады! Оказывается, хозяин узнал свой пиджак, а те привели его ко мне.

Повязали, одним словом, дело… Я, понятно, в несознанку, не брал, и сё! Шесть суток в КПЗ били, и айда на тюрьму. Статья сто сорок четвертая, блин! Четыре года дали за пиджак. Ну дали-то еще нормально, могли пятерик вмазать, обидно просто… В пиджаке том, как выяснилось на суде, сорок семь рублей было в тайном кармашке! За трешку предлагал! Испарились деньги-то, да-а! Те, как и я, в несознанку, а я, в натуре, в глаза не видел денег-то! Бросил бы пиджак и три дня гудел себе. Сорок семь! Хозяин уперся, говорит, были, и сё, свидетелей нашел, карман тайный показывал… Четыре года! Вот дыбани, дыбани хорошо сразу, три дня гудел бы, три дня! Дурак, одним словом, невнимательный я, невнимательный. Всю жизнь страдаю за это. Свободы не иметь, вот сё так и было! Может, закрутим одну на сех, а? Ку-урить охота, караул!

Коми АССР. Весна семьдесят восьмого. Сижу в одиночке в ожидании довеска к сроку. Ночь. Камера полтора на три метра. Двухъярусная шконка, питьевой бачок на табурете, таз. Почти как в келье. Скучно. Читать и спать надоело, от мыслей можно сойти с ума. Есть ещё крысы, большие, даже огромные, серобокие твари — мои сокамерницы, которые, к счастью, ведут себя по-джентльменски — не лезут на голову. А так гуляют как у себя дома, целыми стаями. Иногда бросаю им кусочки хлеба, когда перепадает лишняя пайка, хотя в основном все съедаю сам. Пересылка не зона, тем более в одиночке… От безделья и скуки надумал поймать хотя бы одну «подружку». Попадется или нет? Слышал, что они чрезвычайно умные. Проверю.

Беру моток ниток, скручиваю потолще и прилаживаю к тазику. Минут через сорок таз повисает над полом, центральная нить тянется ко мне. Под тазиком — крошки, остатки еды. Я лежу на койке с лезвием в руках и не дышу. Одно резкое движение пальцами — и нить будет перерезана. Таз упадет на пол, и крыса окажется в ловушке.

Наконец появляются гости. Их штук пять. Они несутся к тазику, но тут же замирают. Под тазиком — тень и снедь. Снедь манит и притягивает, тень, наоборот, отпугивает. Все разом убегают под пол, и вскоре оттуда доносится страшный писк. Жду.

Вскоре снова появляются три небольшие крысы, молодняк, и начинают бег вокруг таза. Выйти на разведку их понудили старые, все ясно. Это меня подстегивает. Крысы подбираются к снеди все ближе и ближе и наконец вбегают в полосу тени. Всего на мгновение, однако успевают схватить кусочек хлеба — кровная добыча. Размявшись и проверив тень «на прочность», убегают к своим.

Теперь вылезают осторожные матерые крысы — настоящие акулы. Их видно сразу — движения, глаза, грузность. Они занимают позицию с четырех сторон и молча, без писка взирают на таз. Три минуты, четыре, пять… Я уже теряю терпение. Наконец одна из них вбегает на табурет и оттуда прыгает на таз. На тазу — три толстенные книги, для весу. Она сидит прямо на них и раскачивается вместе с тазом. Невероятно, но факт. Я боюсь пошевелиться, понимая, что начинается самое интересное. Таз почти останавливается, как вдруг одна из крыс встает на задние ноги (лапы) и начинает поддавать ему жару — раскачивать. Мне становится не по себе от их интеллекта и осторожности. Что я делаю, куда лезу?! Завтра же они отомстят мне всем гуртом — отгрызут ухо или пятку. Убедившись, что таз держится крепко, первая крыса спрыгивает с него, и начинается пиршество. Самое время резать нить, но я медлю.

Время три часа ночи, в коридоре слышится какая-то возня. Я плюю на крыс и встаю с койки. Беру в руки «обезьянку» — продолговатый узкий осколок зеркала на палочке — и отодвигаю в сторону «глазок». Смотрю вдаль по коридору, туда, где находится дежурка ментов. Кажется, кого-то приволокли, точно. Но почему возня? Ага, дубасят. Я прислушиваюсь к звукам и словам… Все ясно, приволокли бухого поселенца и хотят остричь наголо. Он артачится, ссылается на закон: «Поселенец!.. Не имеете права! Сутки еще не подписаны!» За это и пинают. Он не орет, затих, но менты почему-то его не стригут.

Видно, дали лишка, ждут, когда очухается. Вот козлы! Жаль, что ночь, не хочется поднимать хипиш. Пусть и поселенец, но человек, такой же, как мы. Интересно, остригут или не остригут? Скорее да, куда он денется, не таких ломали! Ан нет, волокут по коридору, прямо ко мне. Быстро прячу «обезьянку» и отхожу от двери. Останавливаются рядом, о чем-то шепчутся между собой. Открывают дверь соседней одиночки и затаскивают поселенца туда. Шестое чувство подсказывает мне — ложись. Заскакиваю в постель и накрываюсь с головой.