Андерс Рослунд - Дитя мрака

Эрфорс опять кивнул. Он из тех, кто заранее тщательно взвешивает каждый свой шаг. Из тех, кто сидит на кухне в уголке и слушает, пока в доме полным ходом идет праздник.

— Ямы на лице женщины. Теперь я знаю, откуда они.

Эверту Гренсу нравились такие люди, и он всегда слушал их очень внимательно.

— Бурые крысы, Эверт. Это их укусы.

Свен Сундквист встрепенулся:

— Укусы?

— Думаю, да.

Свен покачал головой:

— Но там… не знаю, ямы… они слишком уж большие.

Эрфорс отступил на несколько шагов назад, показывая рукой в ту часть кульверта, где лежал труп.

— Бурые крысы — животные крупные. До тридцати сантиметров. И хвост сантиметров двадцать. В общем, полуметровые зверюги. Думаю, ее погрызла не одна крыса. Они были разной величины, судя по укусам. В туннеле их миллионы. Одна крысиная пара при благоприятных условиях может дать за год потомство в тысячу голов.

В коридоре послышались шаги. Молодой полицейский, который утром встретил Гренса и Сундквиста в вестибюле больницы, быстро подошел к ним и ловко нырнул под бело-синюю ленту.

— Здание осмотрели, как приказано. Посторонних лиц не обнаружено, — сказал он, обращаясь к Эверту Гренсу, затем продолжил, теперь уже глядя на Нильса Крантца: — Начальник охраны сказал, что второго ключа в больнице нет.

— Это все?

— Все.

Эверт Гренс посмотрел на криминалиста, коротко рассмеялся:

— Я сам мог бы тебе это сказать, Нильс. Если б ты спросил. Надо связаться с гражданской обороной. Ключи от таких замков находятся у них.

Крантц ничуть не обиделся, сказал, что сейчас вернется, и куда-то ушел. Эверт Гренс подождал, пока его шаги стихли в отдалении, и подошел к Эрфорсу:

— Ты сказал, она пролежала здесь несколько дней. А точнее?

— Точнее пока не знаю.

— Попытайся. Прикинь. Как давно она мертва?

Эрфорс вздохнул:

— Я гадать не люблю, как тебе известно.

— Попробуй.

— Как минимум тридцать шесть часов. Точнее скажу после вскрытия.

Гренс смотрел на дверь в стене кульверта.

— Помоги-ка мне, Свен. Ты их допрашивал.

Свен Сундквист поискал под белым халатом, чувствуя боль в укушенных мальчиком пальцах. Осторожно выпрямил их и попробовал достать блокнот, застрявший в наружном кармане куртки.

— Согласно расписанию, вечерний охранник проходит по кульверту последний раз в двадцать пятьдесят. И в будни, и в выходные, поскольку вывозит мусор, я полагаю. Тогда, как утверждает начальник охраны, кучи одеял на койке не было. Стало быть, труп мог появиться здесь самое раннее в двадцать один час. — Сундквист полистал блокнот, открыл его на одной из последних страниц. — В семь тридцать утра ее обнаружил дневной охранник. На обратном пути с двумя вагонетками завтрака. Иными словами, она пролежала здесь десять с половиной часов. В этом кульверте. Если ее притащили из системы туннелей, собаки еще сумеют взять след.

Впервые за все утро воцарилась тишина. Крантц, который, шурша, елозил по полу, куда-то ушел, пластиковая лента никого сюда не допускала, а у Эверта Гренса больше вопросов не было. Он коротко кивнул, взглянув на Свена и Эрфорса. Ему надо подняться этажом выше, в комнату охраны, поискать обычный телефон, которому не мешают толстые стены.

Сначала он позвонил в дежурную часть. Через пятнадцать минут кинолог с собакой будет здесь.

Следующий разговор тоже был недолгим. В кратких словах он изложил Херманссон ситуацию с трупом в больничном кульверте. И попросил ее с этой минуты возглавить дело, с которого начался этот день, — дело сорока трех детей, брошенных в центре Стокгольма. Он знал, что Херманссон способна руководить большим расследованием, причем куда лучше многих более опытных сотрудников.

Третий звонок. Ни гудков, ни разрыва связи. В Аннином санатории на Лидингё, едва ли в миле отсюда, трубку сняли сию же минуту.

Он попросил к телефону Сюзанну, студентку-медичку, которая работала внештатно и которой он в целом привык доверять. Она подтвердила, что Анни увезли рано утром и сейчас она под наркозом, что позволит сделать рентген и проверить пластиковую трубку, вживленную в мозг. Это необходимо, чтобы избежать гидроцефалии, которая, как объясняла студентка, возможна при кровоизлияниях в результате черепно-мозговых травм. Всего одно слово…

И двадцать семь лет в инвалидном кресле.

Я не успел.

Он держал тяжелую черную трубку и слышал голос, который говорил о том, что должно его успокоить. Но мыслями был не здесь, а на прогулке, которую он, Анни и Сюзанна устроили прошлой зимой. Однажды, когда он пришел проведать Анни, она, как обычно, сидела у окна, глядя на жизнь, и вдруг помахала кому-то рукой. Гренс был в комнате и видел, как она махнула рукой белому пассажирскому судну Ваксхольмского пароходства. Засмеялась и несколько раз пошевелила пальцами. А ведь неврологи, черт побери, твердили, что она никогда не сделает такого сознательного жеста. Как сумасшедший он выскочил в коридор, плясал среди больничной мебели, хохотал и плакал, пока персонал не опомнился и не потребовал, чтобы он успокоился. Несколько дней спустя он купил билеты на этот самый пароход. Они плыли среди заснеженных стокгольмских шхер, пили кофе, и на Анни было коричневое пальто с пушистым меховым воротником. Он тогда не придал никакого значения беспокойству студентки, да и теперь тоже, хотя она предупреждала, что будет очень тяжело, если ожидания не оправдаются и якобы осознанное движение на самом деле окажется всего лишь двигательным рефлексом и что чрезмерная надежда может причинить боль.