Анатолий Степанов - Без гнева и пристрастия

— Положите его, — приказал Колобок, вытащил из-за пояса короткую резиновую дубинку и жестко ударил по темечку лежащего на земле человека. Опять запихивали тело.

— Боком не пройдет! Сначала ноги заноси!

— Ты тулово к коленям гни. Он податливый.

— Все, влез!

Тело сидело и руками держалось за руль. Любуясь сделанным, говорливый отметил:

— А красивый мужик.

— Был, — добавил Колобок и приказал: — Поехали.

Вчетвером осторожно покатили «жигуленок» в темноту из света фар «лендровера». Колобок на ходу крикнул водителю заморского средства передвижения:

— Стань так, чтобы край осветить!

«Лендровер» подергался, элегантно урча, и осветил край обрыва. На освещенном краю «жигуленок» и остановили. Все пятеро бессмысленно глянули вниз, в черное нечто. Потом Колобок сходил к «лендроверу», принес влажные от бензина концы, раскрыл заднюю дверцу «жигуленка» и распорядился:

— Потихоньку, потихоньку.

Когда «жигуленок» оказался в положении неустойчивого равновесия, он щелкнул зажигалкой, поджег концы, швырнул их в салон, захлопнул дверцу и заорал:

— Давай!

«Жигуленок» нырнул в черный омут. Трещали кусты, затем прозвучали два гулких удара и — все.

— Не докатился до воды. Плеска не было, — догадался Колобок и скомандовал подошедшему полюбопытствовать шестому — шоферу. — Подгони «лендровер» сюда. В нем ждать будем.

Сидели в «лендровере», тупо пялились вниз, в темноту. Шофер вздохнул и предложил заискивающе:

— А то я верхний фонарь на него наведу? Увидим, что там.

— А кто-то увидит твой прожектор и поинтересуется, что здесь, — нервно сказал Колобок. — Ждем еще три минуты и, если не займется, лезем вниз.

Занялось сразу. С алым пламенем, с полыханием и треском.

— Сейчас рванет, — облегченно нарисовал перспективу Колобок. И, естественно, угадал: тотчас рвануло. Пламя на миг обрело форму оранжевого овала, в котором взметнулись черные корявые куски автомобиля.

— Не слабо, — оценил происходящее Колобок, а говорливый добавил:

— Как в американском кино.

Совет в Филях, не то чтобы совсем в Филях, но состоялся тоже неподалеку от Москвы. На даче Смирновых-Болошевых. Точнее, на террасе дачи.

Покатило к вечеру, и солнце горячими квадратами лежало на крашеном полу. В очередной раз, убегая — припекало — от яркого прямоугольника, Смирнов отодвинул кресло-качалку в тень, вновь уселся и с удовольствием закачался. Он качался, а трое его соратников сосредоточенно, как и положено на военном совете, думали. Долго думали. Смирнову-Кутузову надоело качаться, да и ждать надоело.

— Ну?

— Баранки гну, — ответил Казарян-Ермолов, в далекие-далекие времена сослуживец по МУРу председательствующего, ныне кинорежиссер и даже народный артист. А молодой среди старперов, сорокапятилетний, и потому горячий беллетрист Кузьминский-Раевский рявкнул обиженно:

— Не нукай, не оседлал еще!

Самый рассудительный и самый давний — с детства — смирновский друг, известный журналист Спиридонов, проходивший здесь, скорее всего, за прагматика Барклая де Толли, разумно возразил:

— Вы с Лидой, наверное, в основном все сами просчитали. Да и подумать хорошенько у вас времени больше было. Если же у вас кое-какие сомнения возникли, то вопросы по прорехам задавай, а не нукай.

Лидия Сергеевна, присутствовавшая здесь в амплуа травести — любопытным мальчиком на печи, — мягко согласилась со Спиридоновым:

— Алик прав, Саша.

— Тогда ты и задавай вопросы! — ни с того ни с сего обиделся Смирнов.

— Задам, — мелодично успокоила его жена и задала первый вопрос: — Кто, по-вашему, провел эту операцию с Ксенией, Роман?

Казарян, к которому обратились с вопросом, потер кулаком небритый подбородок, встал с ивового дивана и подошел к двери, на приступочке которой загорал, подставив лицо закатному солнцу, Спиридонов. Казарян внимательно осмотрел цветник, развернулся, улыбнулся восторженно, будто его только что осенило, и поведал:

— У меня две кандидатуры. Безусловная — «Департ-Домус банк», где полновластным хозяином был всеми нами страстно любимый покойник Дмитрий Федорович. Допустимая — уголовная верхушка, чьи капиталы, воспользовавшись временным поражением криминала, умело прикарманил вышеупомянутый банк.

— Письмо, — не сдержался, перебил Кузьминский. — Ты, Рома, забыл про письмо, о котором вряд ли могла знать уголовщина.

— Не забыл. И поэтому считаю эту кандидатуру всего лишь допустимой. Но я, в отличие от тебя, Витя, хорошо знаю, что такое паханы, собравшиеся в кучу. В принципе, они могут все.