Анатолий Степанов - Без гнева и пристрастия

— Почему названия этих двух романов Стивенсона всегда произносят вместе?

Ксения, не отвечая, зевнула в кулачок.

— Тоска небось в одиночку надираться.

И опять из классики выстрелил Денис-Георгий:

— Мне скучно, бес!

— Когда-нибудь иссякнет твой источник цитат?

— Никогда. Он неисчерпаем, — гордо заявил он, разливая по рюмкам коньяк. — Ты выпьешь со мной?

— Я спать хочу.

— А я разговаривать. Десять лет общаюсь с тупыми злодеями, мрачными недоумками, скользкими марвихерами. А тут такая собеседница. Тонкая, эрудированная, образованная. Какой светильник разума!

— Но говоришь-то ты, а не твоя образованная собеседница.

— Образованная собеседница все понимает. Вот это и доставляет мне истинное удовольствие в общении с тобой.

— И с бутылкой.

— Как говорила девочка из анекдота: одно другому не мешает. Ну не хочешь коньяку, то хоть водички попей. И сядь наконец за стол. Выговориться хочется глаза в глаза.

— Глаза пока еще у меня. А у тебя уже залитые зенки, — заметила Ксения и тоже села за стол. — О чем же ты хочешь выговориться?

— О жизни своей, милая барышня.

— Начинай.

Он жалобно посмотрел на нее и умильно попросил:

— Выпей, Ксения, очень тебя прошу. Чтобы хоть какое-нибудь соответствие. Чтобы мне душевно раздеваться догола не стыдно было.

— А надо раздеваться-то?

— Надо. И не перед тобой даже, а перед самим собой. Итоги подвожу, бабки подбиваю. Когда этим занимаешься про себя, легко уходишь от острых углов. А вслух, да при умном человеке рядом обязателен ироничный, на грани мазохизма, самоанализ.

Ксения приняла немного коньячку и сообщила:

— Выпила. Приступай.

— Но еще не захорошело. На этом этапе у меня заготовлен пролог о нас с тобой под названием «узница и вертухай». Ты сидишь в темнице, а я, как безжалостный доберман, круглосуточно караулю тебя. Доберманом быть — роль-то не очень почетная, да? Но предыстория. Так называемый доберман легко и изящно переиграл таких волков, как названный твой папаша, сыщик всех времен и народов Смирнов и героический детектив Жорка Сырцов.

Он сделал паузу, чтобы налить себе и подлить ей. Ксения воспользовалась паузой:

— До мазохизма далековато. Пока ноздревщина.

— Ну выпей еще хоть немного! — попросил он. — И уж тогда выдам на всю катушку.

— Выпила, — сказала она, пригубив.

— Не хвастаюсь, нет. Просто хочу напомнить тебе о своих возможностях. Как ты, наверное, давно догадалась, я — паренек из привилегированных. Мой бывший отчим…

— Мама еще раз замуж вышла? — поинтересовалась Ксения.

— Почему? — удивился он.

— Потому что отчим уже бывший.

— Бывший он только для меня. С некоторых пор. Так вот, мой бывший отчим был весьма влиятельной фигурой при совке. И поэтому пасынок был определен в особую элитную школу. Есть такая в арбатских переулках, в здании бывшей гимназии. Естественно, что и мои однокашники были из семей социалистических аристократов. Эдакий снобистский мирок со своими правилами, со своими обычаями, своей иерархией. Даже полудетские влюбленности на стороне осуждались и пресекались довольно жестоко.

— Тебя такая вот влюбленность и подкосила?

— Не думай обо мне так хорошо. Я был достойным членом этого закрытого клуба. К десятому классу для нас все уже было распределено: этот в МГИМО, тот в МГУ, а та в иняз. И так далее. И тут, откуда ни возьмись, прямо к нашему выпуску — перестройка. Поначалу-то вроде ничего не изменилось для нас, пристроились все, куда хотели. Я особо никуда не хотел, но всем было известно, что я много книжек читаю и поэзию люблю. Определили на факультет журналистики. Проучился я там три года, насмотревшись за это время такого, что ни в сказке сказать, ни пером описать. — Он опять замолк, наливая и подливая.

Ксения поторопила:

— Ни сказать, ни описать… Значит, разговор окончен?

— Подожди. — Он тоже теперь не форсировал, отхлебнул по малости. — Так о чем это я? Да, вокруг все превратились в акробатов. Такие кульбиты начались, что любой циркач позавидует. Даже мой отчим в мгновенье ока превратился в страстного борца с прогнившей системой. О других уже и не говорю. Лояльные ко всему дружки-одноклассники тоже постепенно перекрашивались, а мне что-то не хотелось. Бросил я МГУ, забрал документы, лег на диван и приступил к дегустации вин и запрещенных тогда книжек из запасов и.о. папаши. Продолжалось это довольно долго, но в конце концов новоявленный демократ не выдержал. Не выдержал и я выслушивать от него гневные и высокие слова о чести, о совести, о гражданском долге и ушел к одной легкой дамочке, которая меня с охотой приняла, потому что заботливая моя мамуля весьма щедро подкармливала нас. Через эту дамочку я и познакомился с Андреем Сериковым, известным в блатном миру под погонялом «Тенор». Не знаю чем, но я приглянулся ему. Хотя вру, знаю чем. Он был не до конца самодоволен, как большинство законников, и понимал, что для серьезных операций — он был специалист по банковским аферам — необходим новый подход, нетрафаретное мышление, а оригинальное, отличающееся от обычных криминальных идей. А для меня это была азартная интеллектуальная игра. Кроме того, мне показалось, что я попал в иной мир, мир другого измерения, который живет по совершенно иным законам в полной независимости от совковых дуболомов и перестроечных акробатов. Поначалу мне понравилось все это, чрезвычайно понравилось. Тем более что после двух весьма удачных операций, проведенных по моей разработке, блатная братва стала держать меня за умного Ивана и относиться с уважением. Но очень скоро я понял, что выдуманный мной мир другого измерения — всего лишь перевернутое отражение в помойном ведре того мира, из которого я убежал. Та же табель о рангах, тот же подхалимаж, то же презрение к слабому, та же жажда денег и суетных удовольствий. Только все тупее, грязнее, откровеннее и примитивнее. К моему счастью, группировку Тенора сильно потрепали конкуренты, а самого Андрюху кончили не то менты, не то недовольные им паханы. Я никогда не участвовал в исполнении операций и напрямую был связан только с Тенором, поэтому сумел тихо возвратиться в тот мир, который с таким презрением покинул. И снова с книжкой и бутылкой лег на диван. Кое-что мне от Андрюхи перепало. Так что моя дамочка, хозяйка нового дивана, позволяла мне этим заниматься. Беспокоило только одно: бабки подходили к концу. И тогда дамочка скинет меня с дивана. И вдруг, как в классических трагедиях, явился посланец.