Александр Самоваров - Террористка

— От меня тоже ушла жена, — равнодушно сказал Станислав, — мы, добровольцы, почти все одинокие волки.

Он очень мало рассказывал о себе. Служил в спецназе, совершил тяжелый проступок, был отдан под суд, бежал и вот теперь воюет на просторах СНГ. Она долго пыталась выведать у него, что за проступок он совершил. Стас отвечал, что для нее же лучше, если она меньше знать будет. Но в конце концов рассказал, что собственноручно пристрелил троих в Карабахе.

— А за что под суд? — спросила Оля.

— Все правильно, в армии должна быть дисциплина. И офицер должен действовать по Уставу. Тогда я и понял, что перестал быть офицером.

Потом она поехала за Станиславом в Абхазию. Но он, отвоевав месяц, решил заняться чем-то другим. Чем — ей не сказал. Просто объяснил, что вся эта стрельба — забавы для мальчишек. Серьезные люди должны искать другие пути к спасению России. Вообще он очень редко говорил высоким стилем. И его слова о спасении России означали одно: он решился на что-то очень серьезное.

Он переехал в Москву. Оля ездила к двум его знакомым в Севастополь и передала им, что Стас хотел бы их видеть. И сейчас он был где-то рядом. Но еще до отъезда он спросил, не знает ли она кого из воротил бизнеса. Оля засмеялась, ответила, что подобными знакомствами не обзавелась, но вспомнила, что у отца в прошлом году познакомилась с очень красивым мужиком по фамилии Дубцов. Про него говорили, что он богат.

— После Севастополя поедешь к папе и продолжишь это знакомство, — сказал Станислав.

Оля проснулась в семь часов вечера. Этот второй сон принес ей облегчение, и, наверное, она не кричала во сне, потому ее никто и не будил. В соседней комнате жужжали низкие голоса мужчин. В шкафу у нее был собственный ящик для одежды. Она достала джинсы и теплый свитер.

В большой комнате за круглым журнальным столиком сидел отец и двое мужчин. Пили пиво. Один из мужчин — гигантского роста, что было заметно даже когда он сидел, в бархатном потертом костюме, — тут же поднялся ей навстречу и поцеловал влажными губами руку, пристально заглянув в глаза.

— Вы укололи меня бородой, — сказала Оля.

— Лебедев Константин.

Второй собеседник отца с красным лицом и в красной рубахе, подпоясанной черным кушаком, только привстал со своего места, кивнув головой:

— Ангелов Василий.

Оля присела в реверансе.

— Какая вы красавица, — пророкотал Лебедев и тут же сел на место, обратился к Ангелову: — Вы там в Болгарии ничего не понимаете, почему это мы, русские, обязаны спасать славян? И сербы тоже… Разговаривал с одним художником, а он мне — Россия нам должна помочь. Как все хорошо — вы плевать на нас хотели. Как плохо — выручайте, братья.

— Ну-ну, Костя, — похлопал гиганта по плечу Дориан Иванович, — Василий же не говорит, что Россия должна.

— Прямо так не говорит, — вскипел Лебедев, — а на морде у него написано…

— Не смей мой светлый лик называть мордой, — спокойно сказал болгарин почти без акцента, — и не тебе ж спасать придется.

— Да от кого спасать-то? — не унимался Лебедев. — Ваше быдло, как и наше, только об одном и мечтает — жить как в Америке. Вот по их заявкам все и делается.

— Не упрощай, не упрощай, — опять вмешался Дориан Иванович.

Оля прошла на кухню. Там Клава жарила кур и вовсю кокетничала с красивым мальчиком лет двадцати пяти, который резал помидоры и огурцы для салата.

Мальчик что-то говорил, а Клава поворачивала к нему свое разгоряченное лицо, делала большие глаза и восклицала — «Да!» Всем своим видом она подчеркивала, как интересуется тем, что ей говорят. А этот красивый лопух принимал за чистую монету столь фальшиво демонстрируемый интерес.

— Это Оля, а это Вадик, — сказала Клава, заметив Олю.

— А я вас помню, — сказал Вадик, — вы месяца четыре назад были у Дориана Ивановича. Хотите, я вас нарисую? Я не успел вам это предложить в прошлый раз.

— Вы тоже художник?

— Да.

— Нет, Вадик, я не хочу, чтобы меня рисовал ты.

Это «ты» Оля произнесла подчеркнуто, после чего Вадик должен был отстать от нее. Но он был слишком самовлюбленным молодым человеком, чтобы понять все правильно.

— Ну хотите, я нарисую только ваш портрет?

— Боже, Вадик, — испуганно прижала руки к груди Оля, — а вы хотели рисовать меня обнаженной?

— Хотел, — нагло заявил Вадик.

— Какое хамство, — покачала головой Оля.

— Нет, почему же… — горячился молодой человек.

— Вадик, ты что, не понял? Твои не пляшут, — вступила в разговор Клава.