Александр Самоваров - Террористка

— Какую к твоей-то матери свободу? — орал Лебедев. — Страну продают, нас продают!

— Скоро жрать нечего будет, — добавил кто-то.

— Да, жрать нечего будет и пить нечего, — добавил ехидно Демократ (так назвала его про себя Оля) и кивнул на уставленный алкоголем и закуской стол.

В это время над Олиным ухом прозвучал мягкий мужской голос:

— Разрешите?

На опустевший стул рядом с Олей сел высокий широкоплечий красавец. Видимо, он только что пришел. В голове у нее был туман, и она не сразу сообразила, что это и есть Дубцов. Ее сердце радостно забилось: теперь, если Станислав позвонит, она может поехать к нему. Остается только одно — возобновить знакомство с Дубцовым.

— Ребята, давайте перестанем спорить, — сказал Дубцов. — Сейчас должны подвезти ящик великолепного рома. Володя, как там? — обернулся Дубцов к Рекункову.

Тот кивнул и вышел.

— Так значит вас, господин Дубцов, не интересует, что нас продали? — грозно спросил Лебедев.

— Так он сам же устраивал эту продажу или способствовал ей, — сказал Демократ. — А ты, Лебедев, сейчас его ром лакать будешь.

Лицо Лебедева налилось кровью, он стал медленно подниматься. Все замолчали. Лебедев поднялся во весь рост, взялся за обшлаг своего бархатного костюмчика и неожиданно гаркнул:

— Да, буду! Свое пить буду, у меня же и уворованное!

— И рэкетиры свое берут? — подковырнул Демократ.

— Я с ними не знаком, не спрашивал, — ответил Лебедев, — но, мне кажется, иногда и они тоже берут мое.

За столом пьяно рассмеялись. Оля наблюдала за Дубцовым. Он был невозмутим.

— Вас ругают, а вы спокойны? — спросила Оля.

— Они не меня ругают. Себя ругают.

— Как это?

— Злятся на свое бессилие, на свою трусость. Ну если ты считаешь, что я обворовал государство и, значит, прихватил твою часть, так потребуй ее. Но боятся потребовать. Всего и всех боятся милые мои русские люди. Только вот так и отводят душу. Себя они ругают. Собственную трусость.

— Что-то очень сложно, — покачала головой Оля.

— А вот и ром! — воскликнул Дубцов.

Один из его охранников внес на плече картонную коробку с темными большими бутылками. Бутылки выставлялись на стол. Тут же вытаскивали пробки и по стаканам, рюмкам, фужерам стали разливать золотую жидкость.

«А ведь этот Дубцов прав, — с горечью думала Оля, — трусы мы все. И моя-то храбрость только в том состояла, что, поругавшись и разведясь с Сережей, — она снова бросила взгляд на ставшего для нее ненавистным генерала, — я уехала к родственникам в Приднестровье. И не живи одни родственники в Душанбе, а другие в Тирасполе, сидела бы я сейчас дома. В Приднестровье от меня понадобилось только пройти двухнедельные медицинские курсы. Вот и все. Потом была встреча со Станиславом, и не будь этой встречи, я давно бы сидела у мамочки».

На некоторое время за столом наступила тишина. Дегустировали ром.

— Действительно, очень приятный напиток, — сказал кто-то.

— А хорошо, Снегирев, в друзьях миллионеров иметь? — вопрос справа.

— Ничего, скоро мы их подвальчики распотрошим.

Дубцов посмотрел на Олю и, встретившись с ее взглядом, заметил тихо:

— Это что-то новое. Какие-то новые настроения. Я эту публику хорошо знаю. Половина из них еще недавно была за демократию и рынок.

— Вы что, верите в эти глупые слова? — спросила Оля. — Демократия, рынок. Ведь все, что происходит, носит иные названия: развал, разлад, разгул, разврат…

— Вы поэтесса? — осведомился вежливо Дубцов.

— С чего вы взяли?

— Говорите стихами.

— Неправда. Случайно получилось немного в рифму.

Скоро компания опьянела до свинячьего состояния. Загрохотала музыка. Танцевали все. Но по-разному. Генерал, несмотря на бешеные ритмы, танцевал медленно, томно обняв свою томную же даму за талию. Лебедев с Демократом танцевали что-то среднее между «Яблочком» и твистом. Обе шлюхи вытанцовывали с Вадиком, и этот танец был бесстыдным и порочным. Клава танцевала с Дорианом Ивановичем, а Оля с Дубцовым. Мужчина, надо отдать ему должное, очень красиво двигался. А Оля впервые за много месяцев расслабилась. Ее измученные тело и душа нашли состояние покоя в этих ритмах.

И тут зазвучала гитара.

— Свет, выключите свет! — крикнула Клава. — Для гитары нужен полумрак.

Свет выключили, но свечки никак не могли найти. В темноте взвизгнула какая-то из дам.

— Молодой человек, вы перепутали, — раздался бархатный голос генерала.

— Пардон, пардон, пардон, — послышалось в ответ, и грянул хохот.