Ирина Глебова - Честь дома каретниковых

Вот и сейчас перед ним сидел такой в общем-то славный парень, допившийся до того, что черти стали мерещиться. «Бес попутал!» — вновь и вновь повторял, вытаращив глаза, арестант. И что-то в его интонациях, в неподдельном испуге заставляло Петрусенко думать: нет, для этого парня «бес», который его попутал, — не только образное выражение. Немигающий взгляд, капельки пота над верхней губой, мелкая неуемная дрожь… Он словно воочию видел самого беса! Но ведь и сам Петрусенко почти убежден в реальном облике той самой нечистой силы. Не для того ли через всю страну везли сюда, в Харьков, Чистякова, чтобы следователь смог убедиться — «бес» и в самом деле приложил руку к тому несчастному случаю (а может, и умышленному?) в Саратове…

Среди немногих свидетелей наезда на Ивана Афанасьевича Каретникова были двое, чьи показания отличались от других. Они видели на козлах мчащейся кареты трех человек. Не двух, а именно трех. Один свидетель, правда, был неуверен и при повторном допросе почти отказался: «Да, я, видимо, ошибся…», второй оказался упорным. Саратовский следователь ему твердил: «Кроме вас, все видели двоих. Это доказано. Они оба — Чистяков и Сабанеев — сознались. И владелец угнанной коляски на них указал». Но свидетель упрямо повторял: «Рыжий почти падал с коляски, свешивался сбоку, белобрысый парень сидел, вцепившись в облучок; а лошадей настегивал, стоя, чернявый, в костюме, с виду господин. И гнал коней прямо на пострадавшего…»

«Но ведь все так быстро произошло, — возражал следователь. — Как же вы успели все так хорошо разглядеть?»

«Да вот, успел», — просто отвечал свидетель.

Однако его показания настолько отличались от других, а дело оказалось простым и быстро доказанным, что и полицейское управление, и потом суд просто на них махнули рукой. А Викентий Павлович еще в Саратове выделил эти сведения, записал их себе в блокнот.

Чистяков тихо отставил пустой стакан:

— Благодарствую.

Но руки у него еще дрожали. Викентий Павлович подлил ему чаю покрепче, пододвинул тарелку с бутербродами.

— Вы, Алексей Иванович, не стесняйтесь, поешьте… И расскажите мне подробно и спокойно как раз об этом самом «бесе». Ведь никто небось не верит вам, слушать не хотят?

— Смеются все! А доктор говорит: «белая горячка». Но я ведь не пьяница пропащий, никогда раньше видений у меня не было. А тут самому страшно: ведь как настоящий был!

— Вот я и хочу вас послушать. А чтоб наш разговор спокойно шел, давайте допустим вот что: не дьявол рядом с вами оказался, а просто человек. Попробуем?

Чистяков застыл с надкушенным бутербродом.

— Ешьте, ешьте, — успокоил его Петрусенко. — Мы всего лишь попробуем. Так вам легче будет рассказывать, описывать этого… пришельца. Как он выглядел, как был одет, что делал…

— Не помню я… Как в тумане.

— А вы не торопитесь. С самого начала вспоминайте. В трактире вас двое было или уже… трое?

— Нет, что вы! Мы с Сабанеевым вдвоем сидели и вышли двое. К коляске подошли…

— Кто первый полез на козлы?

Чистяков оживился.

— Господи, Боже мой! А ведь верно, тогда и появился этот… Тереха, то есть Сабанеев, споткнулся, чуть не упал, за крыло над колесом ухватился. Тут этот, как из-под земли: под руку его подхватил, удержал. И говорит: «Верно, ребята, прокатимся, проучим выжигу!». А сам Терентия толкает легонько, подсаживает, залезай, мол! За ним запрыгнул и мне руку протягивает: «Давай, скорее! Вот смеху-то будет!»

Чистяков словно впрямь видел то, что рассказывал, изумленно уставясь на Петрусенко, неистово крестясь.

— Как же так! Почему я раньше не помнил, а теперь вот… вдруг?

Викентий Павлович понимал, в чем дело. Прошло время, память человека, замороченного до помешательства неожиданной переменой судьбы, пришла понемногу в равновесие. Но раньше никто его не хотел слушать, смеялись. А он дал Чистякову нужный толчок, заставил вспоминать методично, с самого начала. И туман рассеялся…

Теперь Чистяков уже сам торопился, вспоминал:

— Молодой, высокий, как кошка ловкий! Все так проделал, мы и не опомнились. Вожжи в руки мне сунул, но и сам держит… А потом, потом, вроде, совсем забрал, сам погнал. Смеется, зубы сверкают, глаза огромные, черные, горят! Право, дьявол!

— Дьявол ли?

— Но если человек, то почему так появился — как из-под земли? И исчез — как сквозь землю провалился! И зачем подстрекал? Разве, тоже знал Машкова?

— А может, знал убитого…

Петрусенко помолчал, давая Чистякову понять свою реплику. И дождался: зрачки у него расширились, рот приоткрылся.