Елена Михалкова - Нет кузнечика в траве

Все стали заглядывать в мои глаза, как будто я была волчонком или собакой редкой породы, а однажды ко мне прибежал мальчишка, внук Стефании, и спросил, что я хочу получить за то, чтобы соседка Стефании сломала обе ноги.

Три месяца спустя случилась беда у священника, папы Христо. Он надстраивал второй этаж — надеялся, что у него будут останавливаться те туристы, которым не по карману отель. День был холодный и мутный, точно сукровица, и все тек и тек. Я сидела с деревенскими детьми, грызла яблоко, как вдруг что-то хрустнуло в сердцевине моей головы, и я увидела очень ясно, что вокруг дома бушует призрачный огонь.

— Эй, папа Христо! — Я спрыгнула с крыльца и подошла ближе, чтобы священнику было лучше слышно. — Ты зря стараешься! Будет пожар!

— Что?

— Перестань колотить своим молотком! Здесь все сгорит!

Кроме священника, на крыше была еще пара мужчин. Все они побросали работу и уставились на меня.

— Ступай прочь, Катерина, — дрогнувшим голосом сказал папа Христо. — Если тебе мешает стук, иди к себе домой.

— Ты глупый человек! — Я рассердилась не на шутку. — Слезай оттуда! Не трать силы!

Мне казалось, что не только я, но и папа Христо видит зарево, и я не могла взять в толк, отчего он продолжает заниматься пустым делом. Мои приятели тоже прибежали и встали полукругом, задрав головы.

— Я сказал — ступай!

Христо всерьез рассердился.

Я презрительно пожала плечами. У нас есть пословица: деревня горит — шлюха моется, и ее-то я и напомнила остолбеневшему священнику. Мне частенько доводилось слышать, как отец бросает эти слова моей матери, упрекая за бессмысленные хлопоты. Но мне и в голову не приходило, что эту фразу не должна произносить восьмилетняя девчонка.

Меня прогнали.

А через три дня случилась гроза. В доме замкнуло проводку, и он выгорел изнутри.

«Ты ополоумела? — кричал на меня Андреас. — Вся деревня твердит о тебе! Дочь Димитракиса наслала огонь на дом священника, потому что ей мешал шум!»

Я пыталась сказать, что это не так, но меня никто не слушал.

«Благодаря родне твоей мамаши у нас поганая слава! Все эти прабабки, наводившие порчу… А теперь еще и ты!»

Мина затаилась в углу и испуганно таращилась на нас.

«Ты навлечешь на нас беду, Катерина! — сказала мать. — Сначала свадьба, теперь пожар… Люди придут сюда, они будут очень злы».

Она не договорила. Но я поняла: рассерженные жители не станут церемониться.

«Кто-нибудь из этих дурней вызовет полицию! — кричал Андреас. — И что тогда?»

«Что?» — спросила я, и немедленно получила оплеуху.

«Заткнись, когда тебя не спрашивают!»

«Но ведь ты спрашивал…»

Вторая оплеуха сделала меня куда менее разговорчивой. Вы удивитесь, как пропадает охота выяснять правду, когда вместо щек у вас два распухших от боли блина.

Ночью на мою постель села мать.

«Ты ведь не насылала на него пожар, правда? Ты просто знала, что он случится?»

Я кивнула.

«Другие люди этого не видят, — сказала мать. — И они никогда не будут тебе благодарны за твои пророчества».

Сразу два утверждения, которые я не могла осмыслить. Как это — не видят? А если не видят, отчего не будут благодарны?

«Просто поверь мне, Катерина. Ты привлекаешь к нам внимание. Сюда придет полиция, начнет задавать вопросы… Вы с Миной непременно проболтаетесь… скажете что-нибудь…»

«Что? Что такого мы можем сказать?!»

Мать внезапно вспыхнула — это было видно даже в темноте.

«Маленькая дурочка! Ты не понимаешь, в чем можно признаваться, а в чем нельзя! Из-за тебя нас всех упекут в тюрьму!»

«В тюрьму?» — Я опешила.

«Следи за языком. Не предсказывай людям дурного. Если у тебя видения, держи их при себе, а не вываливай на первых встречных. Ты поняла меня?»

Я прислушалась.

Море шумело вдалеке угрюмо и грозно.

«Идет буря», — бездумно сказала я, просто чтобы заполнить словами тишину.

Мать ударила меня с такой силой, что у меня треснула нижняя губа. Я оцепенела — не от боли, а от несправедливости наказания. Кровь сочилась по подбородку.

«Вот об этом я и говорю», — сухо сказала мать и ушла.

Конечно, этим все не кончилось. Я на время прикусила язык, но мне было слишком трудно понять, что люди видят, а что нет. Я мечтала на время перевоплотиться в любого из них, чтобы научиться смотреть чужими глазами, думать чужими мыслями.

В деревне меня невзлюбили еще и за то, что я переняла манеру своего отца, высокомерную и грубую. Он не разговаривал с людьми, а выслушивал их с пренебрежительным видом. Цедил ответ сквозь зубы. Смотрел свысока, что было нетрудно при его росте. Он был чужаком и не пытался даже притвориться таким, как жители Дарсоса.