Кит Хартман: Сыщик, ведьма и виртуальный покойник

- Хорошо, - бросила она и тяжело плюхнулась на стул.

Пока она сидела, размышляя о... Стоп! Мне не хотелось даже строить догадки, о чем она размышляет. Я чуть отодвинулся от неё и поправил микрофон, укрепленный на горле под узлом галстука. Прежде чем перейти к активным действиям, следовало провести некоторую подготовительную работу.

- Шервин, - произнес я два слышно.

Наушник в левом ухе ожил, и после коротко шипения я услышал глухой голос Шервина:

- Да, босс. Что теперь?

Компания, у которой я приобрел Шервина, утверждала: программа составлена так, что Шервин умеет подбирать слова и регулировать тембр голоса таким образом, чтобы отвечать вкусам пользователя. Я не знаю, что Шервин думает о своем боссе, но самому боссу казалось, что машина претерпевает эволюцию, демонстрируя все больше и больше симптомов маниакально-депрессивного психоза.

Достав из кармана пиджака дисплей размером в ладонь, я сказал:

- Шервин, покажи снимки, которые я сделал этим утром.

- Никаких проблем, босс.

На экране возник первый кадр, на котором была изображена горничная отеля, начинающая уборку номера. Угол, под которым был сделан снимок, никуда не годился.

- Следующий.

Шервин беспрекословно повиновался и выдал второй кадр, сделанный парой секунд позже. Но и это было совсем не то, что мне требовалось.

- Следующий.

Бинго! Я прикоснулся к нужной точке на дисплее и сказал:

- Увеличь-ка вот это.

Шервин сфокусировал изображение на служебный ключ горничной. Я извлек из кармана кусок картона и дырокол и принялся за изготовление дубликата. Я покосился на мисс Черчилл, но выражение её лица мне ничего не сказало. То, что происходило за этими глазами, оставалось для меня загадкой.

Я посмотрел на часы. Прошло пять минут. Там наверху начинают разворачиваться события. Дэниел и Томпсон остались наедине. Первый поцелуй. Губы Дэниела имеют вкус синей резинки, которую он постоянно жует. Томпсон пропускает между пальцами кудри Дэниела. Тела, с которых еще не сброшены одежды, трутся одно о другое.

Первый раз я увидел Томпсона лишь две недели тому назад. Наши пути никогда до этого не пересекались. Парень никогда меня не обижал, и у меня не было никаких причин его ненавидеть. Однако я собирался разрушить его жизнь. Потерю мисс Черчилл он, скорее всего, переживет, но его тайна выйдет наружу, и репутация рухнет. Работу он, видимо, потеряет, и вход в церкви Южной баптисткой конвенции для него будет закрыт навсегда. От него отвернутся друзья и родственники. Не исключено, что у него хватит сил начать все сначала. Он получит работу на фирме, где трудятся только геи, и обратится к их субкультуре. Возможно, что мои действия пойдут парню только на пользу. Но права выбора я его, определенно, лишаю.

Восемь минут. Дэниел ослабляет узел его галстука. Томпсон снимает с Дэниела безрукавку, поглаживая мускулистый живот молодого человека. Дэниел обнимает партнера за талию, и его джинсы плотно прижимаются к брюкам цвета хаки.

Мне страшно не хотелось браться за это дело. Когда мисс Черчилл позвонила первый раз, я ответил ей отказом. Затем я отказался вторично, затем еще раз. Но она не сдавалась, повторяя снова и снова:

- Я имею право знать.

В конце концов, мисс Черчилл поведала мне, каким образом Томпсон зарабатывает себе на жизнь и на кого работает. Оказалось, что это был Его Преподобие сенатор Захария Стоунуолл - один из тех мерзавцев, которых так обожал слушать мой папаша. И по сей день обожает, насколько мне известно.

Десять минут. Они лежат в постели, а их одежда кучей валяется на полу, а отдельные предметы висят на спинках стульев. Парни делятся своими маленькими секретами. Предпочитает ли Томпсон целовать сам или любит, чтобы его целовали? Нравится ли Дэниелу, когда ему покусывают ухо? А шею? А пальцы?

Я надеялся, что Томпсон окажется полным мерзавцем, и что сидящая рядом со мной женщина для него всего лишь удобный камуфляж, натянув который, он сможет сохранить свою прекрасную работу и спокойно трахаться с юными красавцами. Мне очень не хотелось, чтобы в деле возникли дополнительные осложнения.

Но этого мне уже никогда не узнать. Я навсегда останусь в полном неведении о том, какие чувства он к ней действительно испытывал. Мне не дано знать, будет ли озаряться его лицо улыбкой, когда он станет думать о ней в трудную для себя минуту. Я не узнаю, существуют ли такие предметы, о которых он мог бы делиться только с ней. А, может быть, он мечтал о детишках? О том, как его крошечная дочка бьет ножкой по мячу? О том, как рассказывает сказку на ночь сыну?