Николай Андреев - Убейте прохожего!

Наконец он не выдержал и захохотал во все горло.

– Что это с ним? – прошептала бабушка.

Максим Валерьянович захохотал еще громче. Помахал в воздухе ладонью, мол, не обращайте на меня внимания, и сквозь смех выдавил из себя:

– Всё, кролики, баста!.. Ни одного Худобина… Ни одного… Как корова языком слизнула!

И снова зашелся в хохоте.

– Очень смешно, – усмехнулся Коновалов.

Рыльский вытер слезы, градом катящиеся с глаз, и сказал, что ничего веселого в этом, конечно, нет.

– Мне просто вспомнились слова Анатолия, – снова засмеялся он.

– Какие слова?

– О том, что мир делится на хищников и жертв… Что если хочешь жить по-людски – надо быть хищником… Он и детей своих этому учил… А невдомек-то ему, дураку, что в природе редкий хищник умирает своей смертью… Так вот и вышло: я жив, а их, хищничков, корова языком слизнула… Правда, смешно?

Еще раз хихикнув, Максим Валерьянович внезапно насупился. Поправил воротник пиджака, посмотрел на Анечку с таким видом, будто хотел высмотреть на ее теле наиболее уязвимое место, и пожаловался на то, что шестнадцать лет назад Худобины заняли у него тысячу рублей – огромные по тем временам деньги – и до сих пор не вернули их.

Всё было, как в прошлый раз. Прокурор вместе со следователем ходил по этажам и восхищался убранством дома, судмедэксперт осматривал тело убитого, эксперт-криминалист снимал отпечатки пальцев, милиционеры в форме и в штатском допрашивали свидетелей, писали, переговаривались по телефону, словом, вели себя так, как их предшественники вели себя и четыре месяца назад, когда задушили Виолетту, и вчера, когда зарезали Константина, и будут вести себя завтра, если, конечно, к этому времени убийца не поленится и не убьет кого-нибудь еще.

«Но даже если никто никого не убьет, – подумал я, – они, наверное, все равно приедут. По привычке».

Не знаю, кому как, а мне это уже порядком надоело. Из раза в раз отвечая на одни и те же вопросы очередного пинкертона, я внезапно поймал себя на мысли о том, что убийства, регулярно происходящие в доме дяди Толи и не менее регулярное появление в нем людей, призванных найти убийцу, стали неотъемлемой частью моего бытия, как дождь в июне, как неснашиваемое бабушкино пальто, как мысль, которой я проникаюсь каждый раз, когда посещаю Мыскино: «Курочкины – это „далекие предки“ Худобиных».

А еще меня огорчило поведение Анечки. Выходя после допроса из кабинета дяди Толи, мы нечаянно столкнулись в коридоре. Ударившись мне в плечо, она вздрогнула, как от пощечины, инстинктивно отгородилась от меня забором скрещенных рук и закричала, чтобы я не прикасался к ней.

Обидно.

– Не обижайся, – утешила меня бабушка, ставшая свидетельницей этого эпизода. – На ее месте я бы тоже боялась тебя. Как, впрочем, и меня с Максимом.

То, что в убийствах будут подозревать, прежде всего, родственников Виктора Худобина, вскоре подтвердил Коновалов в свойственной ему манере. Через минуту после того, как оперативно-следственная группа, никого не арестовав, покинула Мыскино, он собрал нас в зале и честно сказал, что всем нам хана.

– Один из вас пойдет у меня по сто пятой статье – за убийство, а остальные трое – по триста шестнадцатой – за укрывательство преступлений.

– Кто пойдет? – не поняла бабушка. – Куда?

– Куда вы пойдете, это вам суд укажет, – с готовностью ответил Коновалов. – Лично! А вот кто именно, могу сказать я сам. Это, Екатерина Николаевна, вы и ваш внучок Курочкин-Птичкин, Анна Худобина и порфирист Рыльский… Ясно?

«Интересно, – подумал я. – Звучи моя фамилия как-нибудь иначе, например, Худобин, стал бы он тогда смеяться и издеваться над ней?»

Решив, что издеваться непозволительно никому и ни над чем, а особенно над бабушкой, которая, как я видел, не переставала молча оплакивать своего любимого племянника, я поинтересовался у Коновалова: какую статью он отвел для Романова-Рюрика, какую для Михаила-Каторжанина, а какую оставил для себя, Бориса Ветеринарова.

– Вы ведь тоже присутствовали при убийствах! Правильно?

Коновалов сказал: правильно. И, показав мне заросший рыжей шерстью кулак, добавил, что, во-первых: он не Ветеринаров, а Коновалов. Во-вторых: после того как ему час назад подписали заявление в отпуск, он является частным лицом, и как частное лицо в частном порядке может теперь с чистой совестью бить в лицо каждому, у кого совесть не такая чистая, как у него. И в-третьих: только мы, четверо вышеназванных, находились в этом доме, когда практически на наших глазах совершались одно за другим три убийства.