Николай Андреев - Убейте прохожего!

А вот я бы на месте Максима Валерьяновича сказал: нет. Потому что после слова «да», никто никогда не узнает правду о том, как один храбрый Тузик пытался разорвать грелку в неравном бою. А теперь…

– А теперь, – прошептал я на ухо бабушке, – придется молчать. Не каждый день Тузики предлагают мир грелкам.

Бабушка подумала и согласно кивнула.

– Не каждый, – сказала она.

На НТВ начались трехчасовые новости. Вместе с бабушкой, Максимом Валерьяновичем, Анечкой и капитаном милиции Борисом Сергеевичем Коноваловым я сидел перед телевизором, смотрел, как на экране одна беда сменяет другую, как за сюжетом об авиационной катастрофе, следует сюжет о катастрофе железнодорожной, и думал о начавшемся следственном эксперименте. И пришел к выводу: ничего хорошего этот эксперимент мне не сулит. Что делать дальше – я по-прежнему не знал, где провести ближайшие два часа – не придумал, и как разойтись с бабушкой в спальне – еще не решил.

Услышав пьяный хохот, доносящийся из кабинета дяди Толи, я оторвался от телевизора, по которому показывали пожар в Москве, и попросил объяснить: как можно проводить следственный эксперимент, когда треть испытуемых – Виктор Худобин и Романов не в состоянии участвовать в нем.

Коновалов тут же поправил меня: не треть испытуемых, а всего лишь один из них.

– Романов как спал вчера на столе в кабинете, так, судя по всему, будет спать там и сегодня, что для чистоты эксперимента даже хорошо, – пояснил он свою мысль. – А что касается Худобина, то и тут особой проблемы нет: все его действия известны вплоть до минуты. С пятнадцати ноль-ноль до шестнадцати сорока он находился в зале, а с шестнадцати сорока до того момента, когда закричала Анна, – в туалете.

Анечка встала. Поправила майку и сказала, что ей пора идти наверх.

– Иди, раз пора, – разрешил Коновалов. И тут же посмотрел на часы.

Обогнув кресло, Анечка прошла мимо, даже не взглянув в мою сторону. Напротив коридора, ведущего в кабинет дяди Толи, остановилась, прислушалась к тому, что ее пьяный муж кричит Романову, и направилась дальше.

«Ну вот, – подумал я. – Пройдет минута-другая и, как поется в той песне, настанет мой черёд».

– Ну а ты чего сидишь? – через минуту-другую спросил меня Борис Сергеевич. – Заснул, что ли?

Решив не спорить, я поднялся по лестнице. Прошел в нашу с бабушкой комнату и лег на свою кровать.

«Ну и что дальше? – спросил себя. – Часа через полтора в сопровождении толпы зевак, желающих присутствовать при моем разоблачении, сюда придет бабушка. И первый вопрос, который мне зададут, будет о том, почему она не видела меня здесь вчера? И что я скажу? Что в это время ходил убивать Виктора? А Коновалов спросит, почему, в таком случае, я в спальне, а не там, в кабинете? И что мне ответить? Что в зале полно народа, и я не могу незамеченным пройти через него? Чушь какая-то!»

Ничего не придумав, вышел в коридор. Подошел к краю лестницы, оперся локтями на перила и стал наблюдать за тем, как проходит следственный эксперимент.

А проходил он, надо сказать, довольно скучно. Бабушка, так, словно ее очень интересовало количество жертв на шахте Донбасса, неотрывно смотрела на экран телевизора, Рыльский, по своему обыкновению, дремал, Коновалов громко зевал и изредка бросал взгляд на часы.

– Сколько времени? – спросила бабушка.

Коновалов ответил: три двадцать пять.

Бабушка молча кивнула и снова уткнулась лицом в телевизор.

На экране появилась заставка программы «Прогноз погоды». Бабушка повернулась к Коновалову и сказала, что вчера в это время из кабинета вышел Константин и попросил принести выпивку с закуской.

В зале появился Виктор Худобин. Пьяной походкой проследовал до бара, открыл его и достал бутылку «Мартеля». Обвел хмурым взглядом комнату и спросил, обращаясь к Анечке: есть ли закуска.

– В холодильнике, – ответила та.

– Ладно, – пробормотал Виктор. – Пойдем к холодильнику.

Натыкаясь на кресла, он прошел на кухню. Минут через пять вернулся, остановился возле мирно сидящего на диване Коновалова, нагнулся и показал ему поднос с блюдцем мелко нарезанных лимонов: смотри, мол, ни прокисшей икры, ни чего другого твоего тут нет. После чего отдал честь левой рукой и, попросив разрешение отбыть в кабинет для дальнейшего продолжения пьянки, вышел в коридор.

– Паяц, – громко прошептал ему вслед Коновалов.

Это точно. А еще он – шут, клоун и, по мнению Романова, самый настоящий убийца.