Антон Леонтьев - Ночь с Каменным Гостем

– Говорят, что в Париже и Берлине у русских гораздо более легкая жизнь, чем в Англии, – заметил папенька и, словно стыдясь этого, добавил: – И дешевая.

– Я никуда не поеду! – заявил Николя по-английски – за прошедшие два с половиной года он основательно подзабыл русский язык. – Я останусь в Оксфорде, получу образование и начну политическую карьеру.

Мне было известно, что у братца появился покровитель, один из влиятельных политиков консервативной партии лорд Джейкоб Фалькенстоут. То, что лорд был женат, вовсе не мешало ему поддерживать отнюдь не платонические отношения с Николя, который его не любил, однако был уверен, что «dear Jabby» поможет ему начать карьеру в английской политике.

– Не забывайте только регулярно переводить мне деньги, – добавил наглый братец. – Впрочем, мой добрый друг позволяет мне вести образ жизни, к которому я привык в России.

Родители догадывались об образе жизни Николя, но никогда не затрагивали эту тему и смирились с его решением. В начале 1921 года мы переехали во Францию, где приобрели на остаток денег небольшой прелестный домик в Булонь-сюр-Сен. Забавно, что некогда он принадлежал моей прапрабабке, княгине Александре Ильиничне Валуйской, которая много времени проводила в Париже – это был охотничий домик, где она останавливалась всего пару раз. Теперь же он стал нашим новым семейным гнездом.

Матушка, отбросившая иллюзии и надежды, энергично и самоотверженно включилась в работу русского отделения Красного Креста, помогавшего беженцам-соотечественникам, что оказались в бедственном положении. Она горевала о двух погибших сыновьях, страдала оттого, что негодник Николя не утруждает себя регулярной корреспонденцией с берегов туманного Альбиона, и несколько раз пыталась наладить отношения с Ольгой, однако вдова Осипа была непреклонна и, помня о судебном процессе, упорно не разрешала бабке и деду увидеться с внуком.

Папенька включился в политическую жизнь эмиграции, все еще надеясь, что после падения коммунистов в России будут восстановлены прежние порядки. Maman была в этом отношении на редкость трезвомыслящей.

– Мы никогда больше не вернемся в Россию, – говорила она. – Нам нужно привыкать к тому, что мы сейчас имеем. Впрочем, мы сами виноваты в произошедшем. На месте несчастного русского народа я поступила бы точно так же – организовала революцию и поверила в обещания Советов.

Я, единственный ребенок, оставшийся при родителях, стала главной их заботой. Они возжелали выдать меня замуж – но миновали прежние времена, когда ради моего благосклонного взгляда драться на дуэли были готовы самые знатные и богатые. Те, кто, как и мы, был аристократического происхождения, в большинстве случаев благородно нищенствовали, а те, кто (опять же, как когда-то мы) был богатым, хотели одного – придать себе вес в парижском обществе и приобрести «русскую княжну». Мне предложил руку и сердце Мишель, сын очень богатого фабриканта постельных принадлежностей, и я находила его весьма милым, но родители запретили мне и думать об этом. Они отыскали последнего представителя княжеского рода Дурандоевых – полоумного молодого человека с блаженной улыбкой, который вел родословную от Рюриковичей. На этот раз воспротивилась я, и участь сделаться княгиней Дурандоевой благополучно миновала меня. Наконец на горизонте возник Клод-Этьен-Мари-Луи-Ксавье-Александр, герцог де Мартиньяк. Он был отпрыском одного из самых родовитых семейств Франции, владевшего виноградниками и фирмой по производству дорогого шампанского. Клод-Этьен был красив, мил, галантен и до чертиков богат – он обитал в старинном замке на Луаре, увлекался авиацией и коллекционировал гоночные автомобили.

Николя, порадовав нас долгожданным визитом, по достоинству оценил Клода-Этьена:

– Сестричка, имей твой смазливый герцог иные интересы, я бы не упустил его. Однако сразу видно, что он влюблен в тебя по уши. Мои поздравления!

Клод-Этьен просил моей руки, и родители незамедлительно дали согласие. Их прельщал и древний титул моего жениха, и его огромное состояние. Я же не испытывала к Клоду-Этьену ничего, кроме легкой симпатии. Любви не было, однако я повиновалась воле papa и maman. Их даже не смущало, что от меня требовалось венчаться по католическому обряду.

Свадьба была назначена на православное Рождество 1922 года. Клод-Этьен засыпал меня подарками, я же с унынием думала о том, что грозились сбыться самые мои страшные опасения: передо мной маячил призрак спокойной, сытой и счастливой семейной жизни с нелюбимым человеком, дюжина детей (на меньшее количество Клод-Этьен согласен не был) и роль хозяйки замка крестоносцев во французской провинции.