Антон Леонтьев - Ночь с Каменным Гостем

В день своего двадцать первого дня рождения матушка объявила, что сделала выбор и намерена сочетаться узами Гименея. Дед был вне себя от радости, предвкушая небывалое торжество по случаю превращения его дочери в супругу одного из принцев – ему было наплевать, на каком именно из двух блистательных шаромыжников его дочь остановила выбор: болгарском или герцословацком. Матушка объявила, что ее мужем станет граф Константин Константинович Синеоков-Палей.

Дедушка лишился дара речи – граф, служивший в инфантерии и сопровождавший принца Павла в качестве адъютанта, был наследником двух угасших дворянских родов, нищ, как церковная мышь, и, кроме всего прочего, неказист лицом и старше матушки почти на пятнадцать лет. Дед запер дочь в Валуеве и телеграфировал принцу Павлу, что его дочь согласна и венчание может состояться немедленно. Пока герцословацкий наследник ехал на поезде из Экареста, матушка бежала из дворца и против воли деда стала женой графа Синеокова-Палея.

Когда принц Павел прибыл в Петербург, ничего изменить было нельзя – газеты уже оповестили общественность о замужестве дочери самого богатого человека империи. Дед отправил несолоно хлебавшего герцословака обратно к Адриатическому морю и скрепя сердце был вынужден заключить в свои объятия нелюбимого зятя. Осип Григорьевич так и не смог полностью оправиться от удара, нанесенного его честолюбивым планам, и скончался восемью месяцами позже в Валуеве.

А через пять недель, в середине октября 1887 года, там же появился на свет мой старший брат Александр. За ним последовал Осип в последних числах апреля года 1890-го. Еще несколько моих братьев скончалось в младенчестве, прожив на этом свете всего пару месяцев. Матушка уже не чаяла снова обзавестись потомством, когда к середине 1900 года выяснилось, что она беременна. Результат известен – свет увидели мой брат-близнец Николя и я, единственная дочь, названная в честь матери Зинаидой.

Детство и отрочество рисуются мне нескончаемой картиной постоянных праздников, игр и развлечений. Матушка отлично разбиралась в музыке, литературе и философии. Она покровительствовала людям искусства, и наше имение посещали самые выдающиеся личности того времени. На подмостках домашнего театра в Валуеве поражал нас своим гением Федор Шаляпин в партиях Мефистофеля и Бориса Годунова, Вацлав Нижинский – фавн предавался послеполуденному отдыху в балете Клода Дебюсси и, угасая белой искрой, умирал под музыку Сен-Санса печальный лебедь – Анна Павлова; в литературном салоне встречались за чайным столом и беседовали о перспективах русского и зарубежного театра Дягилев, Мейерхольд, Станиславский, Горький, Немирович-Данченко; в петербургском дворце гостили Чехов, Куприн, Бунин, Волошин, Андрей Белый, Зинаида Гиппиус, а однажды – сам Лев Толстой; свои философские концепции излагали, прогуливаясь по парку, Розанов, Бердяев и Всеволод Иванов; семейные портреты заказывались ведущим художникам – Баксту, Серову, Добужинскому, Сомову – и мэтры заставляли нас высиживать, не шелохнувшись, по многу часов в качестве моделей…

Собрание картин, украшавших дворец в Валуеве, было уникальным – рядом с творениями Рафаэля, Леонардо да Винчи, Веласкеса, Тициана и Тинторетто висели полотна кисти современных гениев, коих тогда мало кто почитал таковыми, – Гогена, Дега, Ван Гога, Моне и Мане. Батюшка доверял матушке заниматься подобными делами: сам он вышел в отставку и пытался наладить, впрочем, безуспешно, жизнь крестьян соседних деревень, почитая себя великим экономом.

Богатство было для меня чем-то вполне обыденным и, более того, само собой разумеющимся. Зиму и часть весны мы проводили в Валуеве, где штат прислуги достигал сотни человек – моя матушка обожала, чтобы по первому ее зову к ней сбегалась дюжина горничных. Мои старшие братья посещали Михайловское юнкерское училище, и разница в возрасте – с Сашей в четырнадцать лет и Осипом в одиннадцать – давала о себе знать. Они представлялись мне ужасно взрослыми и серьезными, хотя им было в то время восемнадцать и пятнадцать лет.

Моим другом, соперником и партнером по всем шалостям и проказам был Николя – на фотографиях и семейном портрете, исполненном в 1904 году художником Валентином Серовым, нас не отличить – мы в самом деле были до чрезвычайности похожи. Облаченные в одинаковые костюмчики из шелка и кружев, с льняными волосами, серо-голубыми глазами и толстыми щеками, мы выглядели как двойняшки. Матушка называла нас «Teufelsengelchen» [12].