Всеволод Иванов - Бронепоезд No 14,69

За насыпью -- другой бог ползет из сопок, желтый, литыми кольцами звенит...

Жирные гаоляны, черные!

Взгляд жирный у человека, сытый и довольный.

-- О-хо-хо!..

-- Конец чертям!..

-- Бу-де-е!..

На паровозе уцепились мужики, ерзают по стали горячими хмельными телами.

Один в красной рубахе кулаком грозит:

-- Мы тебе покажем!

Кому, кто?

Неизвестно!

А грозить всегда надо!

Красная рубаха, как красный бант на серой шинели.

Бант!

-- О-о-о-о!..

-- Тяни, Гаврила-а!..

-- А-а-а!..

Бант.

Бронепоезд "Полярный" за N 14.69 под красным флагом.

Бант!..

На рыжем драконе из сопок -- на рыжем -- бант!..

x x x

Здесь было колесо -- через минуту за две версты. Молчат рельсы не гудят, напуганы...

Ага?..

Тщедушный солдатик в голубых французских обмотках, с бебутом.

-- Дыня на Иртыше плохо родится... больше подсолнух и арбуз. А народ ни злой, ни ласковой... Не знаю -- какой народ.

-- Про народ кто знат?

-- Сам бог рукой махнул...

-- О-о!..

-- Ну вас, грит, к едреной матери!..

-- О-о!..

Литографированный Колчак в клозете на полу. Приказы на полу, газеты на полу...

Люди пола не замечают, ходят -- не чувствуют...

-- А-а-а!..

"Полярный" под красным флагом...

Ага?

Огромный, важный -- по ветру плывет поезд -- лоскут красной материи. Кровяной, живой, орущий:

-- О-о-о!..

У Пеклеванова очки на нос пытаются прыгнуть, не удается; сам куда-то пытается прыгнуть и телом и словами:

-- В Америке -- со дня на день!

Орет Знобов:

-- Знаю... Сам с американским буржуем пропаганду вел!..

-- Изучили!..

-- В Англии, товарищи!..

Вставай проклятьем заклейменай...

-- О-о-о!!.

Очки на нос вспрыгнули. Увидели глаза: дым, табак, пулеметы на полу, винтовки, патроны, как зерна, мужицкий волос, глаза жирные, хмельные.

-- Ревком, товарищи, имея задачей!..

-- Знаем!..

-- Буде... Сам орать хочу!..

Салавей, салавей, пташечка,

Канареючка-а!..

На кровати -- Вершинин: дышет глубоко и мерно, лишь внутри горит -- от дыханья его тяжело в купэ. Хоть двери и настежь. Земляной воздух, тяжелый, мужицкий.

Рядом -- баба. Откуда пришла -- поддалась грудями вперед вся трепыхает.

Орет Знобов:

-- Нашла? Он парень добрай!..

За дверцами кто-то плачет пьяно:

-- Ваську-то... сволочи, Ваську -- убили... Я им за Ваську пятерям брюхо вспорю -- за Ваську и за китайца... Сволочи...

-- Ну их к... Собаки...

-- Я их... за Ваську-то!..

II.

Ночью опять пришла жена, задышала-запыхалась, замерла. Видно было при месяце ее белые зубы -- холодные и охлаждающие тело и то же тело, как зубы, но теплое и вздрагивающее.

Говорила слова прежние, детские и было в ней детское, а в руках сила не своя, чужая -- земляная.

И в ногах -- тоже...

-- А-та-та-та!.. -- Ах!.. -- Ах!..

Это бронепоезд -- к городу, к морю.

Люди тоже идут -

Может быть туда же, может быть еще дальше...

Им надо итти дальше, на то они и люди...

x x x

-- Я говорю, я:

Зверем мы рождаемся ночью, зверем!!

Знаю -- и радуюсь... Верю...

Пахнет земля -- из-за стали слышно, хоть и двери настежь, души настежь. Пахнет она травами осенними, тонко, радостно и благословляюще.

Леса нежные, ночные идут к человеку, дрожат и радуются -- он господин.

Знаю!

Верю!

Человек дрожит -- он тоже лист на дереве огромном и прекрасном. Его небо и его земля и он -- небо и земля.

Тьма густая и синяя, душа густая и синяя, земля радостная и опьяненная.

Хорошо, хорошо -- всем верить, все знать и любить. Все так надо и так будет -- всегда и в каждом сердце!

x x x

-- О-о-о!

-- Сенька, Степка!.. Кикимора-а!..

-- Ну-у!..

Рев жирный у этих людей -- они в стальных одеждах; радуются им, что ли, гнутся стальные листья; содрогается огромный паровоз и тьма масляным гулом расползается:

-- У-о-у-а... у-у-у!..

Бронепоезд "Полярный"...

Вся линия знает, город знает, вся Россия... На Байкале, небойсь, и на Оби...

Ага!..

x x x

Станция.

Японский офицер вышел из тьмы и ровной, чужой походкой подошел к бронепоезду. Чувствовалась за ним чужая, спрятавшаяся в темноте сила и потому должно быть было весело, холодновато и страшновато.

Навстречу пошел Знобов. Сначала была толпа Знобовых -лохматых, густо-волосых, а потом отделился один.

Быстро и ловко протянул офицер руку и сказал по-русски, нарочно коверкая слова:

-- Мий -- нитралитеты!..

И, повышая голос, заговорил звонко и повелительно по-японски. Было у него в голосе презрение и какая-то непонятная скука. И сказал Знобов:

-- Нитралитет -- эта ладно, а только много вас?..

-- Двасать тысись... -- сказал японец и, повернувшись по-военному, какой-то ненужный и опять весь чужой, ушел.