Патриция Хайсмит - Игра на выживание

Потом он нанес визит Ольге Веласкес. Она приняла его особенно радушно и тут же начала увлеченно рассказывать о задуманной ею вечеринке-карнавале и о том, как по этому случаю будут украшены дом и сад.

— Теодора, обещайте, что непременно придете. Я понимаю, что вы все ещё не вполне оправились от недавнего потрясения, но ведь до праздника ещё три дня. Может быть к тому времени вы сами захотите прийти, развеяться…

В этот момент она была очень похожа на Элиссу Стрейтер. Теодор провел рукой по своим светлым волосам и попытался улыбнуться.

— Вы, наверное, считаете меня идиоткой, которая целыми днями не может говорить больше ни о чем другом, как о своей дурацкой вечеринке, да? — спросила она, заливаясь веселым смехом.

— За это я вас и люблю, — чистосердечно признался Теодор, не переставая размышлять о том, не допустил ли он какой-либо бестактности, брякнув чего-нибудь лишнего по-испански, ибо Ольга глядела на него с удивленной улыбкой, чуть склонив голову к плечу. В свое время, когда Теодор и Ольга лишь только-только познакомились — а это было года три назад — то он попросил её поправлять его, если, разговаривая по-испански, он сделает какую-нибудь грубую ошибку, и иногда она и в самом деле поправляла его. Но все-таки по-испански, как ему самому казалось, он говорил гораздо лучше, чем по-английски. Теодор вел свой дневник на английском языке и много читал по-английски вслух, пытаясь улучшить произношение. — Ольга, как по-вашему, мне следует обеспечить Рамону хорошего адвоката? — внезапно спросил Теодор.

Она даже слегка привстала от удивления.

— Вы? Но зачем вам это?

— Таков закон. Вне зависимости от того, виновен человек или нет… к тому же не все адвокаты одинаковы.

— Да с чего вы взяли, что он вообще заслуживает того, чтобы его защищали! — импульсивно воскликнула Ольга. — Тео, у меня в голове не укладывается, как вам такое вообще могло в голову прийти! А вы ещё ухаживаете об этой его птице! Да вам давно следовало бы отдать её своему коту! — Она хлопнула себя ладошкой по коленке и улыбнулась.

Но на лице Теодора не было и тени улыбки.

— Ольга, я наверное слишком устал. У меня не осталось сил даже для того, чтобы ненавидеть его. Когда человек совершает подобное преступление он явно не в себе, по крайней мере, в тот момент. А потом он уже и сам раскаивается, жалеет о содеянном. После того, как проходит первое потрясение, ненависть умирает, просто постепенно сходит на нет. — Он взглянул ей в лицо. Она озадаченно смотрела на него.

— И все же, это сделал он. И он должен понести наказание. Честно говоря, Тео, лично мне всегда казалось, что у этого Рамона не все в порядке с головой. Конечно, с виду он очень милый и с женщинами умеет обходиться! Но этот его безумный взгляд… И ещё то, что он вскидывается, как ужаленный из-за любого пустяка. А теперь это — этот кошмар! Рамон должен понести наказание, а не то он снова проделает это с кем-нибудь еще!

— Ну что вы, я вовсе не хотел сказать, что его не надо наказывать. Я не имел в виду адвоката, который помог бы ему избежать ответственности, — возразил Теодор и запнулся, ибо внезапно этот беспредметный разговор показался ему напрасной тратой времени. К тому же он совсем не был уверен относительно своих собственных мотивов. Это было настоящей пыткой — быть в курсе сразу двух, а то и всех трех аспектов происходящего. Сам он, как и подавляющее большинство мексиканцев, был противником смертной казни, однако, теперь, когда дело коснулось его лично, то единственно справедливым в его понимании стал старый, как мир, ветхозаветный принцип — око за око, зуб за зуб. — Да, Ольга, вы правы. Меня это не касается.

— Кстати, а что с ним сейчас происходит? Разве его не будут судить?

— Полагаю, суд будет. После того, как его закончат допрашивать. Допросы все ещё продолжаются. Вот уже пять дней.

Ответ на этот животрепещущий вопрос Теодор получился примерно полчаса спустя, когда вернулся домой. Ему позвонил Саусас и сообщил, что Рамона собираются отпустить. Данные им показания не выдерживали никакой критики, обвинение рассыпалось на глазах. На ноже даже под микроскопом не было обнаружено ни единой капельки крови; равно как не оказалось её ни на одежде, ни на обуви, принадлежавшей Рамону.

— Но одежду он мог просто выбросить, — предположил Теодор.

— Гм. Теоретически, конечно, мог. Но лично я считаю, и доктора в этом со мной полностью согласны, что в случае с Рамоном мы имеем дело с самооговором — это его признание самый обыкновенный самооговор, — повторил Саусас, словно для того, чтобы придать особую весомость своим словам, однако на Теодора это заявление особого впечатления не произвело. — Я предположил — и сказал об этом Рамону — что он просто нечаянно уронил нож за плиту, когда они вместе с Лелией вытирали посуду. Он признает, что в тот вечер они пользовались этим ножом. А когда человек вытирает только что вымытый нож и затем пытается положить его на место — в данном случае, в ящичек на полке над плитой — то на нем просто неизбежно должен остаться отпечаток его большого пальца, принимая во внимание тот факт, что другая рука у него занята полотенцем для посуды. Понимаете?… Эй, сеньор Шибельхут, вы ещё там?