Мери Райнхарт - Дверь

— А как она попала туда так быстро? Как будто ждала этого крика.

Я посоветовала ей ничего никому не говорить, особенно Кэтрин, которой и так хватало горя. Джуди только отмахнулась:

— Она сама скоро узнает, что дядя Джим здесь был. Его видел ночной сторож. Он уже сказал о посетителе Эвансу. Когда услышал, что отец… что отца нет. Сейчас об этом знают уже, наверное, все слуги.

— Он узнал твоего дядю Джима?

— Не знаю. Ему известно, что кто-то приходил.

— А врачи? По их мнению, все в порядке? То есть дело в его сердце?

— Что еще они могут сказать, — проговорила она задумчиво. — Если это был яд…

— Тихо, Джуди!

Я как-то пережила этот тяжелый день. Уже много лет при всех семейных несчастьях неизменно нам помогала Сара, сейчас ее очень не хватало.

Сара взяла бы все под свой контроль. Уложила бы в постель Кэтрин, спокойно, но решительно угомонила бы эту истеричную француженку, которая сейчас заламывала руки перед слугами, дала бы всем успокаивающего или заказала бы его в аптеке, а затем, как будто смерть является таким же нормальным явлением, как жизнь, читала бы книгу до тех пор, пока все не уснут.

Но Сары не было. Не было Флоренс Гюнтер. А теперь — Говарда.

Уолли приехал в тот же вечер. Кэтрин все еще не появлялась из своей комнаты. Джуди заходила к ней несколько раз, но ее мать, поглощенная горем, не замечала никого и ничего. Она рассеянно целовала Джуди и тут же забывала о ней.

Но она сделала роковую ошибку, отказавшись поговорить с Уолли. Сделай в то время она один миролюбивый жест, выкажи хоть один знак признания общего горя, общей утраты, и все было бы по-другому.

Несмотря на все свои недостатки, Уолли любил отца. Когда я вышла к нему, он, с посеревшим, осунувшимся лицом, едва выдавливал из себя слова, мешком сидя в кресле. Сверху я впервые увидела седину в его волосах. Ему в то время было около тридцати пяти, но тот, кто увидел бы его в тот момент, дал бы все пятьдесят.

— Как я понимаю, у него не выдержало сердце?

— Да. Это могло случиться в любой момент. Ты же знаешь, Уолли.

Он немного помедлил, прежде чем задать следующий вопрос:

— Значит, вскрытия не будет?

— Нет.

— Я хотел поговорить с… ней. Но, как я понимаю, она не хочет.

— Она не разговаривает ни с кем, Уолли. Я ее сама еще не видела.

— Она знает, что я здесь? — настаивал он.

— Да, я ей сказала. Через дверь. Она заперлась.

Но я ему не сказала, что уговаривала Кэтрин и получила отказ. Мне казалось, что смерть должна гасить старые обиды, старую ревность. Но она проявила страшное упрямство и даже не открыла дверь.

— Я вовсе не собираюсь с ним разговаривать, Элизабет. Пожалуйста, уходите.

— Может быть, сказать, что ты поговоришь с ним позже? Ему, кажется, это важно.

— Ничего больше не важно. Я никогда не буду с ним разговаривать.

Это, конечно, была обычная женская истерика, но какой мужчина мог когда-нибудь ее понять.

Тут с пачкой телеграмм вошла Мэри Мартин, но он на нее даже не взглянул. Она посмотрела на Уолли, секунду помедлила, потом положила телеграммы на стол и молча вышла.

— Уолли, дай ей время, — взмолилась я.

— Нет. У нее был шанс. Мне надоело.

Его лицо стало суровым. Казалось, он прибыл с официальным предложением мира, которое сейчас, на моих глазах, утратило силу. Он стоял в этой большой роскошной гостиной с гобеленами, картинами известных художников, гостиной, в которой была собрана одна из самых известных коллекций французской мебели девятнадцатого века. Он стоял и оценивал обстановку. Потом нехорошо усмехнулся:

— У нее хороший вкус. Хороший вкус при плохом уме. Но его-то я могу видеть? В конце концов, это мой отец.

Тут я уже ни у кого не просила разрешения, и перед тем, как уйти, он провел пять минут в комнате Говарда. Джуди проводила его до двери, но вошел он туда один. Зная то, что мы знаем сегодня, я понимаю, что для него это были пять минут агонии, но когда он вышел, то был довольно спокоен.

Когда он уходил, мне кажется, я заметила в холле Мэри Мартин, но, увидев меня, она исчезла. Она теперь ночевала в доме и работала допоздна, стремясь предусмотреть все мелочи. Когда я поднималась к себе, чтобы лечь спать, она все еще сидела за машинкой.

Я никак не могла заснуть. Вечером выпила две чашки кофе, и мысли вихрем кружились в голове. Новость о том, что Джим Блейк был у Говарда, что, несмотря на свою показную болезнь, он, предварительно позвонив по телефону, всю ночь ехал в машине в Нью-Йорк, повергла меня в настоящее изумление.