Аркадий Карасик - Таежный гнус

- Зачем ты это сделал, Тарасик? - почти прошептала она с укоризной. Ведь знаю - не любишь...

Добято сам знал - не любит, к женитьбе толкнула обида. Ах, ты, значит, так, выбрала Николая, вот тебе, получай! Я тоже не лыком шит, ни одна девушка мимо не проходит, одаривает обещающими взглядами! Обзаведусь семьей, ребятишками - пожалеешь, что оттолкнула!

Но не об"яснять же это, не клонить повинную голову?

- Кто сказал, что не люблю? Дуреха ты, Галька, настоящая дуреха! Не сомневайся, у нас с Марийкой - полный порядок... Правда, детей пока нет, но они обязательно появятся.

Тонкий намек на очередную беременность Храмцовой. Галина покраснела. В наказание легонько шлепнула нахала по плечу. И вынужденно рассмеялась.

Разговор ни о чем. Приглашения в гости - надуманны, каждый знает визитов не будет. Ибо Галина чувствует неизвестно какую вину, боится обидеть Марию. Тарасик тоже мучается. Вдруг Николай со свойственной ему проницательностью разгадает распавшийся любовный треугольник?

Получается, как в затасканном "сказочном" анекдоте: своя жена Баба-Яга, чужая - Василиса Прекрасная, муж её - Иванушка-дурачек.

Какое уж тут гостевание?

Встреча на Китай-городе - последняя, Тарасик больше не видел юношескую свою любовь... Если не считать залитой кровью квартиры Храмцовых и два растерзанных бандитами тела...

Добято тряхнул головой, будто выбросил из неё несвоевременные воспоминания. Огляделся вокруг. Мрачная картинка, будто провалился он в преисподнюю и готовится предстать перед самим Сатаной.

По раскисшей таежной дороге, которую назвать "дорогой" можно только с солидной долей иронии, медленно едет грузовая машина. Переваливается с ухаба на ухаб, болезненно скрипит, завывает изношенным двигателем.

Рядом с зевающим водителем - средних лет мужчина со знаками отличия сержанта. Старшина "голубой" роты, контрактник Тимофей Козелков. В кузове, на мешках с обмундированием и продуктами удобно устроились Добято и Толкунов. В стороне - туго набитые вещмешки, ружья в чехлах.

В поношенных штанах и броднях, в наброшенной на толстые плечи телогрейке прапорщик выглядит московским бомжем. Всю жизнь проходил в форме, никогда не покупал ни костюмов, ни модных курток, ни таких же модных рубашек, галстуков. А тут - просьба-приказ московича: ехать в штатском!

Поневоле пришлось обратиться к сожительнице.

Возвратившись из коровника, где рачительный "хозяин" оглядывал будущую кормилицу семейства, Толкунов стянул рабочий ватник, измазанные навозом кирзачи. Потоптался возле стола, прикидывая как половчей изложить свою просьбу. Казалось бы, ничего затруднительного, но Серафим терпеть не мог просить что-либо у сожительницы, вот и предстояло облечь унизительную просьбу в форму привычного приказания.

- Как там наша буренушка? - ласково спросила женщина, адресуя эту ласку и к корове, и к будущему муженьку. - Не собирается опростаться?

- Что я тебе - ветеринар? - огрызнулся "хозяин".

- Не сердитесь, Серафим Потапыч... Просто долго сегодня оглядывали буренку, вот я и подумала...

Прапорщик пренебрежительно посопел. От пола тянуло сыростью, пришлось натянуть на толстые, деревенской вязки, носки обрезанные валенцы.

- Сама слышала: на охоту собираюсь, - хмуро об"явил он. - В Голубой распадок. В пять утра отправляемся с москвичем. Не в погонах же ехать. Волоки, что осталось от умершего мужа.

Это - не унизительная просьба - военный приказ! Да ещё сдобренный непреклонным видом, выпячиванием жирной груди.

- Сей минут сделаю, Серафим Потапыч! - с готовностью воскликнула обрадованая человеческим отношением женщина. Ведь Толкунов чаще ворчит и даже орет, а тут снизошел до просьбы. - Хороший вы человек, всех привечаете, Бог отплатит вам за доброту!

Сожительница вскрыла сундуки, стоящие вдоль стен горницы, открыла шкаф. Толкунов не ошибся - одежонка осталась. Правда, мужик Евдокии был немалого роста да и разворотом крутых плеч Бог его не обидел. По сравнению с ним прапорщик-пузан выглядит сказочным колобком.

Натянул Серафим на себя широченные штаны, влез в теплую рубаху - будто утонул. Погляделся в зеркало - плюнул. Такая уродина в нем отразилась зверье в панике разбежится, птицы с веток повалятся от хохота.

Евдокия, прикрывая лицо передником, захихикала.

- Чего смеешься, паскудина? - раздраженно цыкнул постоялец. - Ушила бы, что ли, не выглядеть же перед москвичом огородным пугалом!

Женщина послушно достала с полки швейные принадлежности. Расправила одежонку, принялась за шитье.