Екатерина Лесина - Неизвестная сказка Андерсена

Сосуды проступали все четче, выпирая, растягивая дряблую кожу, которая провисала, скатывалась складками и ломалась морщинами.

– Ее уход поставил бы всю группу под удар, но она не хотела думать об этом! Нет, она всегда думала только о себе! Она… она была невозможна. Мы разговаривали, я умолял быть благоразумной, я… я готов был платить ей больше, но Элька вбила себе в голову, что я хочу украсть открытие. Господи, да открытия-то никакого еще не было! Но она хотела запатентовать, а патент продать «Ольпике»…

– И тогда «Фармикол» прекратил бы финансировать вашу лабораторию.

Кивок, тусклый голос:

– Мне дали номер. Велели уладить. Велели разобраться, насколько… насколько серьезно можно давить на нее. Я сказал правду, давить бесполезно.

– И тогда ее убили?

– Да… наверное… не знаю я! Поймите, они позвонили, сказали, что все улажено, что я должен сидеть и ждать.

Сидеть и ждать, рисовать на бумаге светлое будущее зелено-розовыми красками, готовить чемоданы в Ниццу и Париж, в интеллигентную Вену, пропахшую кофе и сдобой, в строгую Прагу, в пропыленный, прожженный солнцем Мадрид… весь мир был к услугам, не хватило малости: пары дней ожидания.

И в глазах человека напротив Ричард видел тоску и понимание ошибки. Ведь счастье почти рядом, побег почти удался.

– Почему вы приехали сюда? Чего искали?

– Записи. Украденные ею записи. Я надеялся, что они дома, но не нашел. И с жесткого диска удалила. Жанночка говорила, что в книге… в сказках… Ханс Кристиан Андерсен. Толстая такая книга. Вы не видели?

Дверь в комнату Карла и Клары была заперта, но Глаша знала – оба дома. Они, как и Федор Федорович, редко покидали квартиру, наверное, тоже боялись мира.

Глаша вежливо постучала, подумав, что если ей не откроют, то это даже лучше, не придется тогда рассказывать о смерти.

Но открыли. Марфа. Марфа ли? Полосатая юбка в крупную складку, белая блузка с пеной кружева, брошь под горлом и нарядная шапочка с перышком. Темные волосы Марфа заплела в две косы, а косы украсила красными и желтыми лентами.

Нарядная. И не такая уж старая, каковой казалась прежде. А еще Глашин визит ее не удивил.

– Здравствуй, – сказала Марфа. – Федя говорил, что ты хочешь зайти. Что, у тебя есть что-то важное для меня и Левушки. А Левушка заболел, вчера заболел. Ты, случайно, ничего ему не дарила? Если дарила, то… принеси это и мне.

Глаша мотнула головой и, открыв тетрадку – вот ведь жалость, страницы почти закончились, тетрадка – не Пашкина книга, в которой только захоти и новые появятся, – написала ответ.

– Не дарила розу… значит, цветы. Тоже красивый символ. Пойдем, милая, не стоит бояться. Тебе единственной в этом мире не стоит ничего бояться, кроме самого мира… – Марфа взяла за руку, а ладонь у нее горячая, точно на примусе нагретая. – Федька все тебе рассказал? Ну да не все, конечно, всего он не знает. И знать не хочет, боится. Ну я не осуждаю, я и сама сперва испугалась…

Комната немного выцвела, самую малость – не присматривайся и не заметишь. Но Глаша присматривалась. Как будто вуаль накинули: и на стены, и на комод, и на тахту, на которой, укрытый одеялом, спал Лев Сигизмундович. Марфа прижала палец к губам:

– Мы его не будем будить. Мы ведь знаем, что осталось ему не так и долго… и мне… и тебе… все рано или поздно уйдут.

И это была правда.

– Сегодня мы поговорим о сказках… пожалуй, со сказок все и началось. – Марфа погладила медную трубу патефона, подняв лапку, положила пластинку, но запускать не стала. Верно, она ведь не хочет разбудить Льва Сигизмундовича. Он болен.

Но умрет он не от болезни.

– Пойдем, – велела Марфа, открывая низенькую дверцу за тумбочкой. – Здесь когда-то была кладовая.

Крохотная комнатка, стань в центре, руки раскинув, и непременно коснешься стен, зато потолок высокий, выгнутый куполом, и окошко имеется, пусть и в две ладони величиной и стекла мутного. Свет падает на кровать, на покрывало, на пол, застеленный рыжим паласом, на кресло, что стоит к кровати вплотную.

– Садись, – сказала Марфа и помогла Глаше забраться в кресло, накинула на колени плед, старый и очень теплый, сама же села напротив. В руках ее появилась книга: старая, толстая, но с цветными картинками. И Глаша вспомнила, что точь-в-точь такая была у Пашки.

– Это сказки одного писателя, – пояснила Марфа, положив на страницы руки, и удивительная вещь – под ладонями ее вспыхнули буквы, картинки стали ярче и четче. – Он жил в Дании, в прошлом веке. Звали его Гансом или Хансом. Датский отличается от русского, поэтому… поэтому просто послушай о нем.