Екатерина Лесина: Йоллокане

 - Йоллоканне... - стонет ветер, облаками свинцовыми к земле придавленный, на ветви-штыки наса-женный, дымами костров опутанный. И рвется, и крутит черные руки древесные, и ломает, выворачивая нутряною белизной наружу, раздирая щепою мелкой, разливая живицу-кровь.

  - Йоллоканне, Йоллоканне, - рыдают сосны, валяться наземь, корни-коряги растопыривши. И шепчет земля, раны глиняных ям дымом затянуть пытаясь, о пощаде умоляя, о тишине да покое.

  - Йоллоканне, Йоллоканне, Йоллоканне...

  И вьются слова, вытягиваясь дорогой, ровной да кривою, узкой да широкой, гладкой да с колдобинами, не на земле лежащей и не в воздухе висящей. И вьется та дорога следом змеиным, блестит чешуей звездной да пахнет смолой сосновой, и тянется, то ли вверх, то ли вниз, гляди - не разглядишь, иди - и к перекрестью выйдешь, где семь дорожек вместе сходятся, сливаются, друг дружке следы прячут..

  - Страаашно, - Олька ныла, третий день кряду как ныла, с того самого момента, как согласилась поучаствовать. Можно подумать, ее силой сюда тянули.

  - Хоооолодно... и темноооо...

  Сказать бы ей, чтоб валила на все четыре - Валька и сама б справилась - но ведь и вправду страшно, не говоря уже про то, что и холодно, и темно. Тучи небо заволокли, ветер воет, пробивается сквозь мех Валькиной шубейки, и сквозь три свитера и майку тоже, и порой кажется, что вообще нету ни шубы, ни свитеров, ни майки этой.

  - А они и вправду тут пойдут? - Олька, сунув руки в рукава тулупа, поежилась. - А если где еще?

  Вот дура, ну где тут в округе есть еще перекрестье семи дорог, и чтобы одна непременно прямая была, а другая - петлями по земле вихляла, третья с холма стекала, четвертая наоборот, на холм подымалась, пятая - мощеная, шестая песчаная, ну а седьмая к городу выводила. По ней и пришли: ох завтра мать и разорется, еще и за ремень схватится, ну да ничего, Валька потерпит, ей не впервой, лишь бы вышло так, как бабка говорила... лишь бы вышло. Бабка умная, бабка часто повторяла: не возьмешься, не узнаешь, вот Валька и взялась.

  Растянулись вдруг тучи, небо зыркнуло лунным глазом, и заклубился, заметался ветер, пыль подымая.

  - Ать-два, ать-два! - раздалось веселое. И вынырнул из ниоткуда карлик-уродец длинноносый, с колпаком шутовским, бубенчиками украшенным, с лапою куриною в левой руке и дудочкой в правой.

  - Быстро-быстро и вперед, так шагает наш народ!

  Следом показалась старуха на облезлой, хромающей на все четыре лапы кошке, черная птица, которая почему-то не летела, а шагала, по-военному четко отбивая шаг, ну и последним - огромный белый волк с горящими глазами.

  Только б Олька не заверещала, только б не испортила!

  - Тили-тили-тили-бом, скоро мы к тебе придем, - возвестил карлик, втыкая куриную лапу в землю. - Раз-два-три-четыре-пять, ты не спрячешься опять.

  Как и говорила бабка, он выбрал седьмую дорогу, ту, которая вела к городу, и в три шага исчез, вместе со зверями. И только тогда Валька очнулась, всхлипнула, ущипнула себя больно-пребольно и, убедившись, что не спит, кинулась к дороге. Скользкая лапа легко вышла из мерзлой земли.

  - Они же вернутся, - с ужасом просипела Олька.

  Конечно, вернутся, на то и расчет.

  Шито-крыто, шито-крыто, пусть сегодня водит свита, соберет пусть понемногу то, что вынесли к порогу, то, что дома позабыли, тех, кого недолюбили, отвернулись, отпустили, дымом сизым упустили, словом, делом, не-заботой... будет весела охота.

  - Слышишь? - Юлька прильнула к окну. - Нет, ну скажи, ты слышишь?

  - Отстань.

  Обиженно хмурится. Лоб складочками морщинок, брови-домики, глазки-пуговки, ресницы-иголки, розовая помада, розовый лак на коготках и розовые заколочки в волосах. Со стразиками. Отчего-то Леву особенно бесят именно стразики, наверно, потому, что ненастоящие, как и она сама.

  - Не будь букой, - обнимает, пытается поцеловать, но Лева ускользает - от нее пахнет чем-то невыносимо сладким, как вишневый компот бабушкиной закатки, который, прежде чем пить, втрое разбавить надо.

  - Ну ты чего, а? - невыносимо беспомощный взгляд вызывает судорогу раздражения.

  Лева поднялся, стряхнув теплые ладошки и вместе с ними длинный белый волос, прилипший к рукаву.

  - Ты куда?

  - Курить.

  Балконная дверь преградой, ветер - пощечиной, сигаретный дым - горечью. Что это с ним? Не знает, не понимает, не хочет понимать. Пляшут тени внизу, тоскливо воет сигнализация, глухо постукивает, пытаясь отогнать ветер, штакетина. Надо будет прибить, и перед Юлькой извинится, а то как-то нехорошо вышло.