Людмила Мартова - Вишня во льду

Дорошин внезапно вспомнил, как в детстве, когда он внезапно заболевал, родители привозили его к бабушке, сюда, вот в этот дом. И он оставался на несколько дней, и бабушка обкладывала его подушками, так же подтыкала одеяло, варила морс из клюквы или брусники, разводила в нем домашний крахмал, чтобы получился кисель, который маленький Дорошин обожал, и тоже поила его с ложечки, меняя на голове прохладный компресс и произнося какие-то бессмысленные, но очень ласковые слова. Ну почему, почему из всех людей на земле именно Елена Золотарева вызывала у него стойкие ассоциации с детством, с любящей крепкой семьей, которой у него потом так и не случилось, как он ни старался?

Ее распущенные русые волосы казались в лунном свете серебряными нитями. Он протянул руку и потрогал их кончиками пальцев, густые, шелковистые, мягкие.

– А ты похожа на луну, – сказал он. – Но я не сразу это понял. Только сейчас.

– А мое имя происходит от слова «селена», – засмеялась она. – Так греки называли лунный свет. Так что если тебе хотелось быть оригинальным, то у тебя не получилось.

– Я не хочу быть оригинальным. Я хочу… – Он внезапно охрип от разгорающегося внутри всепожирающего пламени, от яростности которого отступала даже болезненная слабость. Дорошин откашлялся и, понимая, что она сейчас уйдет, все-таки бросился с головой в манящий его омут, в котором отражалась переливающаяся серебром лунная дорожка. – Я хочу тебя.

– Ты в этом уверен? – Она не испугалась, как он думал, а наоборот, придвинулась ближе, наклонив к нему лицо с блестящими глазами, казавшимися без очков еще больше, еще глубже. – У тебя еще есть время подумать, Вик. Но ты должен знать, что если сейчас не сбежишь, то второго шанса у тебя не будет. Я тебя предупреждала, со мной нельзя переспать один раз. Я слишком серьезная. Это тяжело.

– Уверен. – Дальнейшая жизнь в этот миг казалась Дорошину прямой и ясной. В ней не было тупиков, опасных закоулков и безответных вопросов. И как он только не увидел этого раньше? – Я совершенно точно уверен, Лена. И в тебе, и в себе.

– В твоей жизни не будет никакой Ксюши Стекловой. И вообще никаких Ксюш. Никогда. – Голос ее зазвучал резче, в нем словно появилась угроза. – Потому что, если это случится, я тебя убью. Вот просто убью, и все! Я не дам тебе ни малейшего шанса меня унизить.

– В моей жизни не будет Ксюш, и я никогда тебя не унижу, не обижу и не сделаю больно. – Дорошин, напротив, заговорил шепотом, притянул ее к себе требовательным, очень мужским жестом, лишающим сопротивления.

Она замолчала, послушно прижалась к его большому сильному телу, уткнулась носом в шею, засопела, устраиваясь поудобнее в его объятиях. Дорошин губами нашел ее губы, а рукой грудь под тонким, не очень новым свитерком. Грудь оказалась именно такой, как он любил. Идиот, а он еще считал, что у нее нет груди! Он ошибался, впрочем, как и во всем, что было связано с этой женщиной.

Как-то незаметно они оба оказались без одежды, под одним одеялом, вскоре отброшенным за ненадобностью. В том, что происходило между ними, не было стыда, неловкости, игры или вины. Было ровное, гудящее в ушах пламя, которое не обжигало, а лишь грело, разливая тепло по всему телу, до кончиков пальцев, до аккуратных розовых пяток Елены, которые Дорошин с умилением держал в ладонях, щекотал своим дыханием. Ее руки, настойчивые, требовательные, но при этом мягкие и ласковые были везде. Он умирал под этими руками, растворяясь в неведомом до этого блаженстве.

Елена не казалась ни слишком опытной, ни чересчур требовательной, ни бесстыдной. Она была именно такой, какой и должны быть любящая и желанная женщина, получающая удовольствие от всего, что происходит с ее телом, и способная доставить удовольствие в ответ.

Важно было не то, что Дорошину было с ней хорошо, а то, что им хорошо друг с другом, и ночь, вдруг подарившая им обоим надежду на счастье, все не кончалась. Все длилось и длилось удовольствие, в котором они парили, сплетясь телами, и казалось, не будет этому конца.

Когда Дорошин в очередной раз очнулся, в комнате уже начинало светать.

– Как ты думаешь, мы живы? – спросил он у Елены, которая в ответ лишь промычала что-то нечленораздельное из его подмышки. – Лена, ты знаешь, а я есть хочу. Как ты думаешь, это признак того, что мой организм встал на скользкий путь выздоровления?

Она хихикнула, оценив шутку, и тут же начала деловито выбираться из постели, оглядываясь в поисках своей одежды.