Людмила Мартова - Вишня во льду

– Я не знаю, – шепотом сказала женщина. – Муж не говорил. Этот человек сказал Ильдару, что знает про нашего сыночка и про то, что мы сделали. Более того, у него на руках оказались медицинские документы, результат анализов, подтверждающий наличие генетического отклонения у ребеночка. Я так и не поняла, что именно он хотел, зачем ему были нужны эти документы. Ильдар был вне себя. Он очень просил этого человека отдать бумаги, но тот не согласился. Муж был, как помешанный, он не мог ни есть, ни спать. Я уговаривала его успокоиться. Мы ведь не сделали ничего дурного, ничего противозаконного. Нам просто не повезло, такое несчастье с кем угодно могло случиться. Я говорила, что даже если про это все узнают, то никому это не будет интересно. Ну, посудачат пару дней, и все. Но в Ильдара словно черт вселился. И я думаю, что он решил раздобыть денег, чтобы откупиться, выкупить эти бумаги. И как-то влез в историю с картинами. А его за это убили. И Альмагуль, и ее мечта о собственной лошади тут совершенно ни при чем. Понимаете? Вы должны ей про это сказать, чтобы она успокоилась.

– Джамиля Абдулкеримовна, мы обязательно со всем разберемся, – мягко сказал Дорошин. – И вы, и ваши дочери обязательно узнаете правду. Я, конечно, не могу гарантировать, что она вам понравится, но лгать вам не буду ни при каких обстоятельствах. Договорились? Надо просто немножко подождать.

– Хорошо, мы подождем, – обреченно вздохнула женщина. – Вся жизнь под откос пошла. Ничего не осталось. Как жить будем, не знаю. Как девчонок мне дальше поднимать? На кого опереться?

На этот тяжелый вопрос у Дорошина не было ответа, и Джамилю ему было искренне жаль. Но он ничем не мог ей помочь.

Проводив Газаеву до двери и попрощавшись с Альмагуль и Дилярой, бережно взявшими мать под руки, он собирался вернуться в свой кабинет, но был остановлен коллегой из соседнего отдела.

– До чего ж ты, Витя, неуловимый, – сообщил тот, дружески хлопнув Дорошина по плечу. – Попросил меня данные по Стекольщику тебе дать, а сам на работе не появляешься. То ты в командировке, то на объекте, то еще где-то. А я бегай за тобой, да?

В круговерти событий последнего месяца Дорошин и забыл совсем, что действительно просил дать ему все, что было у коллег по Стекольщику, бывшему бандиту, ныне благополучному бизнесмену, пытавшемуся отжать у дорошинского дяди земельный участок на берегу Волги. Теперь, когда участком владел сам Виктор, ему точно ничего не угрожало, поскольку о полковника Дорошина Стекольщик уж точно зубы обломал бы, но тем не менее начатое дело нужно было довести до конца хотя бы для того, чтобы обезопасить от притязаний Стекольщика остальных пожилых владельцев лакомых кусков земли.

– Так чего, Витя, тебе Стекольщик уже не нужен, что ли? – вывел его из раздумий голос коллеги. – Выходит, зря я за тобой бегал?

– Нужен-нужен. – Дорошин протянул руку, чтобы забрать листок бумаги, который коллега держал в руках. – Ты прости, забегался я, все из головы вылетело.

– Ладно, что, я работы нашей не знаю? Ни сна, ни отдыха измученной душе. На, держи. Стекольщик наш – в миру добропорядочный гражданин Альберт Петрович Стеклов. Вот тут адрес, по которому его фирма располагается, ниже домашний, ну и телефоны все, как положено.

– Спасибо, – машинально сказал Дорошин, в голове которого гудел набат, бил в правый висок, вызывая головокружение и мушки перед глазами.

Сквозь тучи летающих черных жирных мушек Дорошин пытался сложить в единый текст буквы, что скакали перед ним на белом листе бумаги. «Альберт Стеклов», – прочитал он и начал сначала. «Альберт Стеклов». Муж его Ксюши. То есть теперь уже не его, но все-таки Ксюши.

И это внезапное открытие придавало делу о пропаже картин из галереи совершенно новый поворот.

Возникший в голове в момент неприятного известия набат никак не утихал. Наоборот, Дорошину казалось, что он гудит все громче и громче. Его эхо отдавалось в черепной коробке, выгоняя оттуда все мысли. У Дорошина звенело в ушах и все плыло перед глазами.

«Не хватало еще в обморок грохнуться, как истеричная барышня», – зло подумал он, но голова противно кружилась, да так сильно, что он понял, что ему срочно нужно сесть. На ногах, отчего-то ставших ватными, он добрел до своего стула и плюхнулся на него, переводя дыхание от неожиданно навалившейся слабости.

В кабинете, казалось, стало еще холоднее. Так холодно, что Дорошина начал бить крупный озноб, даже зубы клацнули пару раз. Он упрямо сжал челюсти. «Да что это со мной, черт бы меня подрал».