Людмила Мартова - Вишня во льду

– Здравствуйте, – сказала одна из девушек, кажется Альмагуль. – Вы нас помните? Мы с вами виделись в картинной галерее, когда мы были там с папой.

На слове «папа» личико ее сморщилось, но она сдержалась и все-таки не заплакала.

– Конечно помню, – сказал Дорошин. – Вы Альмагуль Газаева, а это ваша младшая сестра Диляра. Правильно?

– Да, правильно. А это наша мама Джамиля Абдулкеримовна. Она хочет с вами поговорить.

Итак, все-таки мама. Дорошин отпер кабинет, распахнул дверь и сделал приглашающий жест внутрь, мол, проходите. Диляра сделала было движение, намереваясь шагнуть через порог, но была остановлена властным жестом материнской руки.

– Девочки останутся здесь, – пояснила Джамиля Газаева. – Мне нужно поговорить с вами наедине.

– Хорошо. – Дорошин пропустил ее в кабинет и закрыл дверь перед любопытным носом Диляры. – Присаживайтесь, пожалуйста, Джамиля Абдулкеримовна, я вас внимательно слушаю.

– Я пришла к вам потому, что меня беспокоит душевное состояние Альмагуль. – Женщина полезла в карман, достала носовой платок и трубно высморкалась. Голос ее, глухой, надломленный, как бывает у человека, потерявшего опору в жизни, отдавался странным эхом от стен, бил по нервам, вызывая мурашки по коже. – Моя старшая дочь вбила себе в голову, что отца убили из-за нее. Это полная чушь и ерунда, но она в этом уверена. И я хочу, чтобы вы объяснили ей, что это не так.

– А почему я? – удивился Дорошин. – Я ведь не веду дело об убийстве вашего мужа, Джамиля Абдулкеримовна. Я расследую пропажу ценностей из картинной галереи. Убийствами сотрудников музея занимаются совсем другие люди.

– Так ведь дело именно в картинах, – вздохнула Газаева. – Альмагуль говорит, что отец очень хотел купить ей лошадь и именно поэтому ввязался в историю с кражей картин. Она считает, что он вычислил похитителя и начал его шантажировать, чтобы получить деньги на покупку лошади.

– А ваш муж мог кого-нибудь шантажировать?

– Не знаю, – помолчав, сказала женщина и вдруг тихо заплакала. – Я вообще ничего не знаю. Мне казалось, что мы оба друг у друга как на ладони. Шутка ли – столько лет прожито? А оказалось, не зря говорят, что чужая душа – потемки. Не влезешь туда, мысли не прочитаешь.

– То есть вы считаете, что ваш муж от вас что-то скрывал?

– Он очень изменился после того, как… – Она вдруг запнулась и замолчала.

– После чего? Джамиля Абдулкеримовна, это не я к вам пришел, это вы пришли ко мне с просьбой о помощи. Я готов вам помочь, но для этого не нужно от меня ничего скрывать.

– Это долгая история. – Газаева тяжело вздохнула.

– А я не тороплюсь. – Дорошин вскипятил чайник, налил ей чаю, поскольку в кабинете было очень холодно, плеснул кипятка в свою кружку, уселся в кресло, обхватив ее руками, и приготовился слушать.

Ильдар Газаев всегда был уверен, что в настоящей крепкой семье должно быть много детей. Волею судьбы его семья с двумя маленькими дочками, которых он обожал и всячески баловал, перебралась из теплого Дагестана в открытый всем ветрам волжский город. Получилось это случайно. Ильдара позвал сослуживец, с которым они вместе служили в армии, предложил открыть совместное дело, тот и согласился. В Дагестане приходилось ютиться в доме с родителями. Невестку они недолюбливали, да она еще, как на грех, родила одну за другой двух дочерей, в то время как дед с бабушкой мечтали о внуке.

Предпринимателя из Газаева не вышло. В шальные девяностые на мебели, которую они изготавливали собственными руками, удалось заработать столько, что хватило на квартиру для семьи, но конкуренты быстро сожрали маленький, затеянный в гараже бизнес. Сожрали и косточки выплюнули. Друг с горя спился и быстро умер. То ли замерз в сугробе по пьяни, то ли убили. А Ильдар Газаев, бывший мастером на все руки, устраивался разнорабочим то туда, то сюда, пока не осел в картинной галерее.

Работы у него здесь было немного, но на халтуры и приработки Арина Морозова смотрела сквозь пальцы, понимая, что мужику нужно кормить семью. Джамиля устроилась медсестрой в районную поликлинику, девочки росли, тихие, воспитанные и ласковые, не создавая проблем родителям. Жизнь входила в ровную колею, и все было бы хорошо, если бы не одно обстоятельство, омрачающее Ильдару всю радость. Он страстно мечтал о продолжателе рода Газаевых, о сыне.

– Я виновата, – тихо говорила сидящая перед Дорошиным женщина, теребя в руках мокрый носовой платок. – Я ведь втайне от него предохранялась много лет. Мне тяжело было, в чужом городе, с двумя детьми на руках. Они и болели часто, и на работе я уставала, никак не хотелось мне снова окунаться в круговерть пеленок-распашонок. Вот и говорила мужу, что не получается у меня забеременеть, а сама, втихаря, таблетки пила. Я все думала, к старости успокоится, смирится, но как Альмагуль шестнадцать исполнилось, он аж лицом почернел весь. Говорит, улетят из гнезда скоро наши птички, осиротеем мы с тобой, Джамиля. Что ж мы такого Богу сделали, что он нас утешения лишает, сына не дает. В общем, глупость я совершила, решила, что могу и родить теперь. Девочки выросли, во всем помогут. Альмагуль уж скоро работать пойдет, прокормили бы малыша. И я выбросила таблетки.