Алексей Хапров - Наследник

Первое, что я услышал, когда пришел в себя, было мерное тиканье часов. Я лежал на боку на какой-то жесткой деревянной поверхности. Очевидно, это был пол. Меня сильно тошнило. Тело пронизывал холод. Шея затекла. Я попытался разомкнуть веки. Зрачки резанул свет. Я зажмурился, и инстинктивно хотел закрыться руками, но вдруг обнаружил, что никак не могу ими пошевелить. Мои запястья были крепко связаны за спиной. Ноги также опутывала веревка. Стремясь защитить глаза от бившего в них солнца, я попробовал перевернуться. Но едва я шевельнулся, как в мой правый бок словно вонзился острый нож. Боль была ужасной. Я вскрикнул и, закусив губу, застонал. Неподалеку скрипнула раскладушки. Послышались шаги.

— Что, очнулся?

Я сделал усилие и открыл глаза. Передо мной стоял Баруздин. Его взгляд светился яростным торжеством.

Я с удивлением отметил, что не испытываю по отношению к нему никакого страха, хотя прекрасно понимал, что целиком пребываю в его власти. В тот момент моим сознанием владело лишь одно-единственное чувство — ненависть.

Мой бывший шеф пододвинул к себе стоявшую в углу табуретку, уселся на нее, по-барски заложил ногу на ногу, сплел руки на груди, и состроил язвительную улыбку.

— Ну, здравствуй.

— Привет, — подчеркнуто спокойно прохрипел я.

Баруздин иронично окинул меня с головы до ног и усмехнулся:

— Однако, ты храбр, как я погляжу.

Его брови сдвинулись. В глазах появился фанатичный блеск. Он наклонился ко мне и угрожающе прорычал:

— Где завещание?

— Тебе его уже не достать, — огрызнулся я.

Лицо моего бывшего шефа налилось кровью. Он вскочил с табуретки, отшвырнул ее в сторону, и с размаху пнул меня ногой. В ребрах хрустнуло. Я скорчился от боли.

— Где завещание? Говори. Или ты хочешь, чтобы тебя похоронили живьем?

Я молчал. Это еще больше разозлило Баруздина. Он в бешенстве принялся наносить мне все новые и новые удары. Я съежился, и крепко сжал зубы, стараясь не проронить ни звука.

Наконец мой бывший шеф выбился из сил. Он отошел в сторону и тяжело плюхнулся на примыкавшую к стене кровать. С его лба ручьями стекал пот. Глаза были выпучены, а открытый рот заходился в одышке.

— Зря ерепенишься. С минуты на минуту Филиппов и Долгих притащат сюда этого щенка, и все будет кончено. Твоя смерть будет мучительной. Знаешь, каково это, задыхаться, болтаясь в петле?

— Ты же вроде собирался меня закопать, — переведя дух, через силу выдавил я. — Ты уж как-нибудь определись. Ведь умереть два раза я не смогу.

Баруздин криво усмехнулся.

— Ишь ты. У тебя еще и на остроты сил хватает. Посмотрим на твое чувство юмора, когда я на твоих глазах стану выпускать пацану кишки. Зрелище, прямо скажу тебе, будет не из приятных.

— Ты сначала его поймай, — с издевкой парировал я.

Время шло. Опускавшееся все ниже и ниже солнце свидетельствовало о неумолимом приближении вечера.

"Как там Радик? — с беспокойством думал я. — Удалось ли ему убежать? Судя по тому, что этих мордоворотов до сих пор нет, они его еще не сцапали".

Баруздин нервно расхаживал по соседней комнате, раз за разом меряя шагами ее диагональ.

— Да, похоже мы тебя недооценили, — с досадой прокричал он, обращаясь ко мне. — Ты оказался не таким уж тупым, каким представлялся вначале.

— Зачем вы убили Карпычева? — спросил его я.

Мой бывший шеф снова подошел ко мне и уселся на табуретку. Ему явно хотелось выговориться.

— Зачем? Тебе с твоим примитивным умом, боюсь, этого будет не понять. Ты же — как амеба. Как ленивая толстая каракатица. Ты готов всю жизнь довольствоваться тем, что придет к тебе само, и палец о палец не ударишь, чтобы урвать кусок пожирнее. Ты живешь в своей жалкой лачуге, довольствуешься грошами, что перепадают тебе в качестве зарплаты, и смиренно вздыхаешь, косясь на тех, кто устроился лучше тебя. Мол, что поделать, коль так сложилась жизнь. А жизнь, дружок, штука жестокая. В ней все нужно завоевывать, и, не колеблясь, устранять с пути тех, кто тебе мешает. Карпычев вынудил нас его убить. Он зарвался. Он утратил чувство реальности, возомнил себя Всевышним. Он думал, что ему дано право вершить людские судьбы. Хочу — приведу в дом, хочу — из него вышвырну. Но Катерину не прельстила участь игрушки, которая надоела наигравшемуся с ней хозяину. Она была стервой с самого детства, и всегда умела за себя постоять. Когда ей стало ясно, что развод неминуем, она предложила Матвеичу свои условия: пятьдесят на пятьдесят. Он не согласился. Тогда она решила забрать все. Через наследование.