Алексей Хапров - Наследник

— Это хорошо.

— Что же тут хорошего? — недоуменно воскликнул я.

— Да так, — уклончиво проговорил Радик.

— С детьми у нас не получилось. Жена по молодости аборт сделала. А после аборта ребенка можно родить не всегда.

— Да знаю, знаю, — пробурчал мой спутник.

— Во, поколение! — усмехнулся я. — Мы про такие вещи только годам к четырнадцати узнавали. А вы уже в десять лет во всем разбираетесь.

— Э-во-лю-ция! — со значением отчеканил Радик.

— Трудно было сниматься в кино? — спросил его я, чтобы сменить столь печальную для меня тему.

— Трудно. Но интересно.

— А как ты туда попал?

— Меня как-то в детском доме на областной смотр художественной самодеятельности отправили.

— Петь или танцевать?

— Стихи читать. Про дядю Степу. А после концерта подходит ко мне режиссер и спрашивает: "Хочешь сниматься в кино?". Я говорю: "Хочу". — "Тогда приходи завтра в студию на пробы". Прошел я на следующий день пробы, а через неделю Мария Павловна, — это воспитательница наша, — всем сообщает: "Нашего Радислава утвердили на главную роль".

— Вот, наверное, тебе другие ребята завидовали!

— Завидовали! — с горечью воскликнул мой спутник. — Той же ночью избили. Я на съемки с фингалом пришел. Мне его гримом замазывали.

— А после еще били?

— А я в детдоме больше не появлялся. Меня в общежитие к артистам переселили.

— А как Геннадий Матвеевич тебя усыновил? Ты его об этом просил?

— Не-е-е. Он сам предложил.

— Ты был рад?

— Конечно.

— В детский дом в гости потом не звали?

— Звали. Но я не пошел.

— Почему?

— А меня бы там все равно хорошо не встретили.

— Сколько ты там прожил?

— Пять лет.

— А в новой школе быстро обжился?

Радик опять горестно усмехнулся.

— Мне там в первый же день рожу начистили. У них там традиция такая, новичков бить. "Крещением" называется. Кого-нибудь другого после этого бы не трогали. А от меня и по сей день не отстают. Я ведь "черный". Да еще к тому же знаменитость. Покачать на мне права — значит самоутвердиться.

— Оскорбляют?

— Конечно. И черномазым называют, и мартышкой, и подкидышем, и кукушонком, и многим другим в этом роде.

— Ну а ты что?

— А я сдачи даю, и ни перед кем не пресмыкаюсь.

— Это правда, что у тебя совсем нет друзей?

— Правда.

— Как же так? Неужели в твоей школе совсем нет нормальных ребят?

— В каком смысле нормальных? Пай-мальчиков, что ли, с примерным поведением?

— Ну, зачем пай-мальчиков! Нормальных, умных, серьезных ребят.

— Да-да-да, — иронично покачал головой мой спутник. — Тихих, которые ни во что не ввязываются. Даже если и убивать кого будут — они мимо пройдут. Мол, меня не трогают, и ладно. Которые всегда следуют за большинством. Если большинство "за", то и они "за". Если большинство "против", то и они "против". Дядь Жень, это не личности. Это пластилин.

— Мне кажется, ты чересчур категоричен, — покачал головой я. — По-твоему, уважения достоин лишь тот, кто соответствует твоим индивидуальным представлениям о личности, кто вписывается в выстроенную тобой схему. Если же человек под нее не подходит — для тебя он уже не личность. А с чего ты взял, что твоя схема — это эталон, которого все должны придерживаться?

— Дядь Жень, ты будешь дружить с людьми, которые тебе неприятны, неинтересны?

— Дружить не буду. Но ужиться с ними постараюсь.

— Это если ты каким-то образом от них зависишь, — заметил Радик. — А когда не зависишь?

— Кхе, — кашлянул я, не найдя, что ему возразить.

Вот он, яркий пример влияния психологии на мировоззрение. Лично я никогда не чувствовал себя абсолютно независимым. Мне всегда приходилось с кем-то уживаться. С начальством, с сослуживцами, с соседями. Радик же совсем другого склада. Он индивидуалист. Он не боится противопоставлять себя другим, и нисколько не страшится одиночества. Что это, уродливый эгоизм, или недюжинная сила духа?

— А учителя? — спросил я.

— А что учителя?

— Неужели они тебя никак не защищают?

— А им это нужно? Они и сами не прочь время от времени меня поддеть. Им кажется, что они так себе авторитет зарабатывают.

— А ты что?

— А я не молчу. На хамство нужно отвечать хамством.

Я тяжело вздохнул. Причина одиночества Радика стала мне предельно ясна. Он был слишком ярок. С одной стороны, быть ярким, конечно, счастье. Но с другой, это и трагедия. Ведь ужиться в серой среде можно только в том случае, если сам будешь серостью. Если в ней вдруг появляется какая-то яркая звездочка, ее всеми силами начинают тушить. Чтобы не выделялась на общем фоне.