Елена Михалкова - Манускрипт дьявола

Он замолчал, ожидая моего ответа.

Только теперь передо мной открылась глубина пропасти, на краю которой я стоял. Я не мог открыть Рудольфу обстоятельств, при которых дьявольский манускрипт оказался у меня, ибо признание обрекло бы меня на смерть: убийцы по нынешним законам караются сурово. Но я не мог и смолчать, поскольку знал, что поиски Якоба ничего не дадут. Я мог выиграть лишь время, но зачем лишнее время тому, кто проводит его в тюрьме?

Император смотрел на меня и ждал. Обманывать его снова смертельно опасно – не найдя и следов Якоба, он разъярится настолько, что прикажет повесить меня без всякого разбирательства! И я решился.

– Мне горько говорить об этом, ваше величество, но мой рассказ и в самом деле был не совсем правдив. Все, что касается манускрипта, – истинная правда. Но судьба человека, продавшего его мне…

Я без утайки поведал обо всем, что случилось в доме Якоба, лишь немного изменив события. В моем изложении история выглядела так: сумасшедший старик решил оставить себе и книгу, и деньги, что я принес, а потому напал на меня, желая убить. Защищаясь, я нанес ему смертельную рану и, устрашившись наказания, закопал труп в лесу.

Король слушал, не перебивая. Когда я закончил, то взглянул на него, но лицо Рудольфа было непроницаемо.

– Кто может подтвердить твой рассказ? – спросил он.

– Молли Сайрус, моя бывшая прислуга, – не задумываясь, ответил я. – Она присутствовала при всем, что происходило в ту ночь.

Конечно, не слишком хорошо с моей стороны было впутывать в это дело малышку Молли. Но выбор прост: либо я, либо она. Надеюсь, за пособничество в убийстве ей не грозит виселица.

Недовольный тем, что я призываю в свидетели столь ничтожную особу, король нахмурился, и я торопливо добавил:

– Еще сэр Джон Ди, известный вам, ваше величество. Я разговаривал с ним незадолго до того, как отправиться к Якобу, и рассказывал о сложностях, с которыми мне пришлось столкнуться. Мой наставник дал мне несколько советов, которыми я собирался воспользоваться… Но, увы, не смог.

Рудольф в раздумье смотрел на меня, и его взгляд не сулил мне ничего хорошего.

– Помнишь ли ты место, где зарыл тело? – спросил он наконец.

– Я не забыл бы его, даже если бы захотел, ваше величество.

– Правдивость твоего рассказа проверят. Если ты не солгал… Но об этом рано говорить.

Он подал знак, и стража, окружив, увела меня.

Началось следствие. Меня расспрашивали о том, что произошло в ту ночь, когда умер Якоб, и записывали каждое мое слово. Я повторял то, что сказал Рудольфу, ибо понимал – лишь в этом путь к спасению.

О, кто бы знал, какие проклятия я призывал на голову моего знакомца, который по приказу короля – теперь это было вполне ясно – написал мне ответное письмо, в котором упоминал о благосклонности Рудольфа. Хитрый шаг! Я поверил, и сам зашел в ловушку, приготовленную королем.

Но все еще можно изменить! Я смогу убедить монарха в том, что мною руководило лишь желание передать ему тайну, которой владел хозяин манускрипта. И тогда он простит меня.

Меня привели не в ту камеру, где я был, а в комнату для допросов. Я понял это, увидев в углу писца, перед которым возвышались исписанные кипы листов. Крики, доносившиеся до моих ушей через стены, мешали собраться с мыслями. К тому же здесь стоял тяжелый, гнилостный дух, от которого даже мне, привыкшему к разнообразным запахам, хотелось заткнуть нос.

Допрашивал меня высокий узкоскулый офицер, чем-то неуловимо похожий на капитана, что арестовывал меня. Присмотревшись, я понял, что роднило их презрение, которое они не давали труда как следует скрывать. Я еще не был осужден, но в глазах этого человека уже стал преступником.

Писец записал с моих слов все, что я рассказывал о Молли и Джоне, и офицер, взяв у него лист, ушел. Меня же отвели в ту самую камеру, в которую я надеялся больше не возвращаться. Первый раз я провел в ней не слишком много времени и не успел заметить, какая сырость там царит. По стенам сочились капли влаги, земляной пол под ногами неуловимо пружинил, как бывает на берегу болота или заросшего пруда. Прутья дверной решетки, что преграждала мне выход, изъела ржавчина, но они все равно оставались прочны.

Я пробыл там долго. Сперва я вздрагивал от каждого крика, доносившегося из соседних камер, но в конце концов, обессилев, заснул на скамье, укрывшись плащом. К счастью, меня не раздели, как сидевших здесь преступников, и это вселяло надежду.