Анатолий Ковалев - Удар шаровой молнии

Девицу зовут Татьяной, и у нее свои счеты с Шаровой молнией. Живет одна-одинешенька в огромном пустом доме, доставшемся в наследство от родителя. Под вечер сильно напилась и снова воспользовалась моими услугами. Она бы и сама занялась поиском (средств и времени для этого предостаточно), но где ей взять трезвые мозги? Тяга к алкоголю переборола чувство мести и в скором времени переборет остальные чувства. Шаровой молнии опять повезло. Ей вообще необычайно везет. До сих пор ни в Екатеринбурге, ни в Питере не ведется официального расследования ни по одному из ее многочисленных преступлений. Вернее, расследования ведутся, но Шаровая молния еще нигде пока не всплыла. Я постараюсь сделать так, чтобы справедливость в конце концов восторжествовала!..

У него были приятные манеры, смеющиеся глаза, тонкие, аристократичные руки и красивый тембр голоса. Последняя фраза о справедливости, произнесенная этим голосом с добавлением пафоса, зависла в воздухе. В раскаленном воздухе купе спального вагона. Наступило тягостное молчание, и журналист впервые за время поездки почувствовал себя неуютно. Его попутчик, сутулый, угловатый гражданин в пижаме, домашних тапочках и в очках с толстыми линзами, большей частью молчал и глубоко задумывался. Иногда вставлял какую-нибудь незначительную фразу или задавал вопрос, не требующий немедленного и однозначного ответа. Журналиста это нисколько не смущало. Его монолог мог длиться часами, пока поезд летел через Казахстан, Урал и Поволжье. Временами он переходил в диалог. Диалог с самим собой. Но вот, не доезжая нескольких часов до Москвы, он взял фальшивую ноту и, смутившись, не допел арию до конца. Попутчик глядел в черное окно, в котором отражалось их купе в тусклом свете софитов. Зеркала размножили их отекшие лица, измученные дорогой и жарой.

- Вам, наверно, неплохо платят, - подвел черту под излияниями журналиста человек в пижаме.

- Не жалуюсь, - пожал плечами тот.

- Ведь такое путешествие влетит в копеечку. А ведь это целое расследование. Частное расследование, доложу я вам. И если все это правда, то девице светит пожизненное заключение. Столько убийств, не приведи Господь! Нагнали вы на меня страху! Третью ночь не могу уснуть! Вообще, доложу я вам, мне такие вещи вредят. Я и телевизор не смотрю и газет не читаю. Живу в скорлупе, никого не обижаю. А тут вы со своей ужасной девицей. Гм-м... Действительно, шаровая молния...

- Извините, - еще больше смутился журналист. - Сказали бы раньше, я бы и заткнулся.

- Не приучен перебивать. Не так воспитали. - Огромные водянистые глаза за толстыми линзами смотрели с укором. - Да, и любопытно, доложу я вам. Весьма и весьма любопытно! Одного не пойму, откуда у вас ее московский адрес, коли она такая неуловимая?

- А зачем, по-вашему, меня занесло в казахстанскую глушь? - Тонкие, аристократические руки жестикулировали с новой страстью. - Еще в Питере мне удалось раздобыть адрес ее отца. К нему-то я и поехал в гости. Он оказался моим коллегой, редактором местной русскоязычной газетенки, переживающей не лучшие времена. Про ее делишки он ни черта не знает. Я представился другом Шаровой молнии. Наврал, что готовлю материал о русских в бывших республиках Советского Союза. Как живется им в условиях национального гнета. Этого оказалось достаточно, чтобы взять папашу с потрохами. Вечером за рюмкой водки он выложил все, что знал о своей дочери. Надо сказать, что знал он совсем немного, и я уже было пожалел, что проделал такой длинный путь ради пустого трепа, как вдруг он вспомнил, что месяц назад получил от дочери письмо, в котором она умоляла его приехать в Подмосковье и забрать Дуняшу (это его младшая дочь от последнего, распавшегося брака). Я попросил показать письмо. Так я узнал нынешний адрес Шаровой молнии. И я буду не я, если сегодня же не встречусь с ней с глазу на глаз.

- А не боитесь?

- И не в таких переделках бывал. И потом...

- ... справедливость должна восторжествовать? - без тени улыбки на лице договорил за него гражданин в домашних тапочках. - Только что вы намерены делать дальше со своей справедливостью?

- Почему с моей? - возмутился журналист.

- Слово-то уж больно скользкое, молодой человек. - Гражданин в пижаме был старше своего собеседника лет на десять и впервые употребил молодого человека, как показалось журналисту, в несколько презрительном тоне. Впрочем, сорокалетний журналист выглядел еще довольно молодым человеком. - До того скользкое, что всякий манипулирует им по своему разумению.