Крейг Макдоналд: Убить Хемингуэя

Когда они вернулись в гостиницу, Бриджит уселась на кровать и начала листать рукопись матери, которую Ханна сентиментально взяла с собой в свою последнюю поездку в Кетчум.

Бриджит снова аккуратно сложила страницы в стопку, которая показалась ей такой тяжелой. Закусила губу:

– Здесь все правда, мама?

– Здесь все, как мне было рассказано, до последнего слова.

– Мам, а какого черта ты собираешься со всем этим делать?

Если честно, то Ханна продолжала относиться к этому так, как когда-то сказала Ричарду: если станет известно, что Хема пристрелила жена, пострадает миф. Величие Папы пострадает от воплей таблоидов, которые начнутся после обнародования признания Мэри, что она убила своего всемирно любимого мужа.

Но откровение, сделать которое публичным было во власти Ханны, было чем-то иным.

Как будет мир относиться к Хемингуэю, если узнает, что он явился жертвой убийства из милосердия? Как это Гектор сказал давным-давно? Напечатай легенду?

Угрожает ли эвтаназия от рук жены месту Папы в Каноне? Разумеется, она навредит Папе в глазах критиков и ученых, которые все еще придерживались стандартной интерпретации работ Хема. Эвтаназия никак не сочеталась с образами сильных, немногословных мужчин, уничтожить которых можно, но победить нельзя. Эти Папины последователи почти наверняка посчитают поведение Папы, умолявшего жену снести ему голову с плеч, трусливым. Может быть, даже более трусливым, чем если бы он вышиб себе мозги самостоятельно.

Когда они остались одни после признания Мэри, она попросила Гектора высказать свое мнение по этому поводу, и он сказал:

– Возможно, пусть лучше люди тешатся мифом, Ханна. Я голосую за это. Сделала это Мэри или нет, но Хем в любом случае рано или поздно покончил бы с собой. Он нашел путь. И имел право умереть.

Иногда Ханна думала, что Мэри надула ее и Гектора. Какую более удачную месть может придумать презираемая вдова, чем взять на себя ответственность за последнее, самое знаменитое деяние своего мужа? Претензии Мэри на убийство Хема, по сути, крали у Папы последнее, что ему действительно принадлежало.

Вообразила ли Мэри или, еще хуже, подстроила убийство Хемингуэя? Было ли безумное признание Мэри результатом переизбытка абсента?

Ханна очень надеялась на это. В любом случае это была чертовски впечатляющая история – сомнительного качества откровение, на основе которого можно сделать неплохую карьеру в таблоидах.

Но что делать потом?

Может быть, намекнуть, что пьяный, безумный Скотт Фицджеральд имитировал собственную смерть и сжег больницу «Хайленд», загубив при этом девять жизней?

Или поведать завораживающую историю о смерти Вирджинии Вульф, которую утопил ее собственный кузен (он был под подозрением как Джек Потрошитель), Джеймс Кеннет Стефенс?

Или что-нибудь похуже. Высказать предположение, что вовсе не Папа погиб июльским утром в холле под спальней Мэри? Что Папа имитировал свою смерть и сам жив-здоров? Неплохо добавить о случаях, когда его якобы видели.

Черт, Ханна знала другого писателя такого склада, который именно так бы и поступил, будь он проклят.

Это была бы грязная, хотя и доходная, карьера.

Через закрытые жалюзи сверкнула молния. Сильный ветер бил по стеклам потоками дождя. Над ней висело вечное сомнение: печатать или уничтожить?

– Я никогда не смогу решить, Бриджит, – сказала Ханна. – Оставляю решение тебе. Ты об этом позаботишься. Храни рукопись. Уничтожь ее… или опубликуй. Тебе решать.

Бриджит кивнула. Потом произнесла:

– Ты закончила роман, который начала вместе с Гектором?

Ханна снова покачала головой, не глядя дочери в глаза.

В ту ночь после похорон матери Бриджит Макартур вспоминала Папу.

Носильщик в красной куртке сложил в купе большие чемоданы Бриджит и маленький саквояж с рукописью матери, содержащей рассказ Мэри о том, что на самом деле случилось в то утро второго июля 1961 года.

Купе Бриджит было небольшим, но достаточным, чтобы вытянуть ноги во время длинного путешествия из Парижа в Швейцарию.

Бриджит в последний раз взглянула на маленький саквояж, потом посмотрела на часы. До отправления поезда еще полчаса.

Она вышла погулять под стеклянной крышей Лионского вокзала, сквозь которую можно было видеть быстро бегущие тучи, которые были почти не видны в сгущающихся сумерках. Время от времени она посматривала на мужчин и женщин, которые садились с пустыми руками в экспресс Париж – Лозанна.