Но этот урод из ФБР сказал ему, что его сомнительные связи в колледже могут изменить цвет на красный… и тогда его попрут из больницы. Отнимут у него медицинскую лицензию.
Он должен попытаться. Он сказал тому человеку, Лэнгли:
– Семь последовательных сеансов электрошоковой терапии на таком уровне? Это полностью нарушит мозговую деятельность мистера Криди.
Лэнгли скорбно улыбнулся и похлопал молодого врача по плечу:
– Но все же стоит рискнуть.
Книга восьмая
В наше время
Я знаю, что эти призраки бродили по земле.
Будь со мной всегда – в любом виде – своди меня с ума!
Только не оставляй меня с этой пропастью,
В которой я не могу отыскать тебя.
Эмили Бронте
Ханна и Бриджит покинули Кетчум и вернулись вместе с Гектором в его дом в Нью-Мексико. Ханна Макартур-Ласситер ночами, когда не ладилось со своим творчеством, в течение года писала биографию Мэри.
Обычно это случалось, когда не было молока и болела грудь. Волнение из-за отсутствия молока и отсутствия слов еще осложняло ситуацию.
Однако постепенно рукопись принимала форму, а Бриджит отняли от груди.
Ханна закончила свою рукопись и заперла ее в нескольких банковских ячейках.
Годы спустя, когда она снова жила одна, Ханна прочитала произведения Хемингуэя, вышедшие после его смерти. Они все продолжали появляться. Сборник статей Папы торонтовского периода, «Опасное лето» и отредактированный, изуродованный «Райский сад»… Последняя книга, хоть и пострадавшая от посторонних рук, вызвала у Ханны гордость – Папа пытался сделать что-то новое и свежее, уходящее значительно дальше всего, что кто-либо делал или хотя бы пытался. Ханну вдохновлял пример учителя.
В течение многих лет она продолжала переписываться с Мэри… хотя переписка эта постепенно иссякла и ограничивалась теперь телефонными звонками и поздравлениями с днями рождения и праздниками.
Ханна взвешивала предложение преподавательской работы в Глазго. Все в ней говорило: Соглашайся.
В ноябре 1986 года, за шесть недель до отъезда в Шотландию, Ханна сидела в вестибюле Государственного университета Огайо со своим помощником Крисом Лайоном. Он был ее бывший студент, всего на несколько лет старше дочери Ханны. Когда Крис был аспирантом и работал под руководством Ханны, как-то раз после поздней ночи в баре студенческого городка, где они пили и говорили о Хемингуэе и Гекторе Ласситере, Ханна, которая так и не научилась пить, пустила Криса в свою постель, после чего он от случая к случаю был ее любовником. Крис хотел писать детективы, а не романы, на которых настаивала Ханна. Из-за этой его склонности и трепетного отношения к работам Ласситера Ханна привлекла его к работе над сборником неизданных коротких рассказов Гектора.
Ханна и Крис сидели в вестибюле, пили кофе и спорили по поводу последовательности рассказов, когда кто-то сказал, что Мэри Хемингуэй «наконец отдала Богу душу».
– Вот теперь начнутся игры, – заметил профессор английской литературы с усмешкой.
Ханна только печально покачала головой.
Если ты открываешь свои тайны миру, не надо винить ветер за то, что он поведал их деревьям.
Халиль Джебран [50]
Они похоронили старую женщину на участке в нескольких футах от правой руки ее знаменитого мужа, между вечнозеленых деревьев.
Мэри Уэлш, средней руки журналистка из Миннесоты, сама выбрала себе надгробный памятник, который был двойником того, что украшал могилу ее мужа, лауреата Нобелевской премии. Мэри единственная из жен Папы была похоронена рядом с ним и под его фамилией.
У их ног – могила пастуха-баска, вокруг – могилы простых местных жителей, их мертвых приятелей.
Показывая пальцем на большой надгробный камень, Бриджит спросила:
– А где отец? У него такая же могила?
– Нет, не такая. – Ханна взяла дочь за руку.
В углу кладбища в Кетчуме, куда редко заходил кто-нибудь, кроме кладбищенского сторожа, Ханна отыскала маленький заброшенный участок, где земля уже частично осыпалась, а из углубления росло какое-то странное растение. Ханна вырвала его, надеясь, что оно не ядовитое.
Из ямки криво торчала маленькая табличка, на которой, помимо прочего, было написано:
Здесь лежит Ричард Полсон
«В многом знании много печали…»
Впервые увидев надпись на камне, Ханна пожалела, что заказала такую презрительную эпитафию для покойного профессора. Тут она вспомнила, какую эпитафию предложила сначала, полушутя, – продавец надгробий даже едва не бросил трубку: «Он пил все, что нельзя было съесть, и вот теперь он мертв, как Флеб» [51].
Читать дальше