Олег Рой - Тайный шифр художника

– У меня и так очень мало что осталось на память о маме, – твердила Вика. – Мама не любила фотографироваться, ее снимков у нас в альбоме – раз-два и обчелся. Так что портреты я не продам, и не уговаривай. Сколько бы мне за них ни предложили. Пусть даже миллион, как говорил этот Рэмбрандт…

– Вика, ну как же ты не понимаешь! – пытался увещевать я. – Хранить у себя эти картины просто опасно!

– Грек, ну ты что – заразился от Маньковского его сумасшествием, что ли? – недоумевала она.

– Черт, Вика, да я не о том! Дело ж не в плохой энергетике… А в том, что кто-то, скорее всего этот же самый Маньковский, охотится за картинами и пытается их уничтожить. Для тебя это что, новость? Тебя уже пытались обокрасть. Хочешь, чтобы нагрянули к тебе домой еще раз? А если они не ограничатся тем, что стибрят картины? А еще и захотят расправиться с тобой, как с теми, на ком были татуировки?

Говоря так, я нарочно сгущал краски и запугивал Вику, пытаяясь заставить ее принять единственное, на мой взгляд, верное решение. Но обычно мягкая и не склонная к спорам Вика в этот раз уперлась прочно, как фонарный столб.

– Расправляться со мной никто не будет, рисунков Зеленцова на мне нет. А воров мне бояться нечего, мамины портреты пока так и хранятся в ячейке банка.

Словом, у меня ничего не получилось. Вика настояла на своем, и теперь показала эксперту лишь часть доставшихся ей в наследство рисунков.

– Что ж, – подытожил Макс Яковлевич, – тогда поставим на этом точку.

– И что дальше? – нетерпеливо спросил я.

– Сейчас мы заверим у нотариуса опись, – пояснил эксперт, – а также факт передачи ваших произведений искусства мне для экспертизы и оценки. Когда все будет готово, я свяжусь с вами, сообщу результаты экспертизы и озвучу приблизительную стоимость вашей коллекции. После чего вы уже вступите в переговоры непосредственно с представителями фонда. А пока, Феофан Андреевич, вам просили передать вот это.

И он протянул мне узкий и длинный запечатанный конверт – чисто белый, без каких-либо надписей или картинок. Внутри обнаружилась пачечка стодолларовых банкнот.

Я поблагодарил, спрятал деньги и поинтересовался:

– Макс Яковлевич, а вы можете сейчас хотя бы примерно сказать, сколько стоят эти рисунки?

Эксперт замялся.

– Я предпочитаю не озвучивать какие-либо цифры до получения результатов экспертизы…

– Ну пожалуйста, Макс Яковлевич! Очень вас прошу. – Против умоляющего голоска Вики и той умильной рожицы, которую она скроила, на мой взгляд, устоять было очень трудно. И у искусствоведа тоже не получилось.

– Ну разве что очень приблизительно… Думаю, каждый карандашный набросок будет оценен где-то в пределах пяти, может быть, семи тысяч долларов. Что касается картины, то ее цена примерно раза в два-три выше.

И так как ни я, ни Вика ничего на это не ответили, он истолковал наше молчание по-своему:

– Возможно, вы рассчитывали на большую сумму и теперь разочарованы. Но примите во внимание то, что имеющиеся у вас работы Зеленцова, скорее всего, относятся к раннему периоду его творчества, времени, когда он еще не овладел той уникальной техникой, которая и принесла ему всемирную славу. Вот если бы в вашей коллекции имелся хоть один эскиз, выполненный в этой технике… Тогда, конечно, было бы совсем другое дело. А так мой вам профессиональный совет: если фонд предложит вам сумму, близкую к тем, что я назвал, – соглашайтесь. В современной России вам не удастся продать рисунки Зеленцова дороже, а вывести их за границу не позволит закон.

Разумеется, эксперт ошибался. Мы вышли из нотариальной конторы не только не разочарованными, а обнадеженными и чуть ли не окрыленными. Двадцать пять, а то и больше тысяч долларов, которые уже почти стали реальностью, были для нас обоих баснословной суммой. Вика вся светилась от радости и, не замолкая, щебетала, планируя, что она сможет купить на эти деньги. И первой в этом списке значилась квартира.

Я тоже чувствовал себя счастливым – и от радости за Вику, и благодаря полученному от заказчицы гонорару. Деньги были очень кстати, после поездки в Северную столицу от вытащенной из заначки тысячи осталось не так уж много. Но теперь ничто не мешало с легким сердцем прогулять эти «сладкие остатки», и я пригласил Вику отметить мой заработок в кстати подвернувшемся ресторане.

Вечер еще не наступил, и в просторном зале было пока не слишком людно, только в одном из боковых пределов шумно гуляла свадьба, время от времени выплескивая сквозь позолоченную арку плечистых бритоголовых бугаев в клубных пиджаках, субтильных длинноволосых юношей, увешанных драгоценностями дам в вечерних туалетах или девиц в поясах, пытающихся выдать себя за юбки. После минутной заминки – ой, куда это мы попали? – они возвращались за свисающие из-под позолоченных завитушек красные бархатные шторы, из-за которых глухо доносились раскаты «горько» и «пей до дна».