Олег Рой - Тайный шифр художника

Однако, как бы там ни было, сама Маргарита считала, что белютинцев уничтожила именно она. Мне показалось, что именно эта, не такая уж, в сущности, значимая ситуация стала своего рода водоразделом, выделив основное стремление Маргариты – «все должно происходить так, как я хочу». Ведь и желания самого Зеленцова ее не интересовали: он должен получить мировое признание, а я сделаю все, чтобы так и случилось. Она ни разу не спросила себя: а хочет ли сам Андрей этого самого признания? И еще, подумалось мне, а влюбилась бы Маргарита так страстно и безрассудно, не будь Зеленцов гениальным художником? В конце концов, не мастерством же Андрея как любовника (что бы там она ни писала про «почти невыносимое наслаждение») объясняется ее неутолимая к нему тяга.

Неутолимая и безнадежная…

Блокнотный лист, вклеенный между страницами дневника, был исписан совсем другим почерком – крупным, неровным, почти неразборчивым:

«Марго, мне сложно это писать, но я не могу, не вправе обманывать. Это нечестно.

Я думал, что я просто не способен любить. И лучше, если бы это было так. Увы. Моя любовь меня не слушается. Она неуправляема, как ураган, и, как ураган, неотвратима, безжалостна и непобедима.

Не нужно из-за меня терзаться. Не нужно.

Желаю счастья – от всего сердца, которое мне больше не принадлежит».

Послание завершала знакомая мне по работам Зеленцова подпись – закорючка, одновременно похожая и на букву З, и на змею.

Несколько страниц, следующие за этим письмом, были вырваны. Мне страшно даже подумать, какой кровью сочились уничтоженные записи. Следующая была сделана уже в другом месяце, а главное – будто бы совершенно другим человеком.

Сухо, протокольно Маргарита рассказывала, как приехала в коммуналку Зеленцова для «последнего решительного разговора», как ждала его в похожей на чулан комнатушке, как нашла новые работы… На всех эскизах была она – та, что вызвалась тогда позировать…

«Я сожгла их, – сухо, как в отчете, писала Маргарита. – Собрала все и сожгла на пустыре у церкви. А пепел смешала со снегом. Чтобы от этой суки если что и осталось, то одна только грязь. А купюры оставила в шкафу».

О нарисованных Зеленцовым десятирублевых купюрах она упоминала раньше: на них он отрабатывал технику, ибо нигде нет настолько тонких и сложных рисунков, как на деньгах. В тот момент Маргариту это восхищало. Теперь же десятки стали оружием возмездия, возможностью натравить на Зеленцова органы правопорядка. Правду говорят, что на свете нет ничего страшнее мести отвергнутой женщины.

Привлечь к делу нескольких сокурсников и приятелей Андрея не составило никакого труда. А дальше в ход пошли отцовские связи. Вряд ли без участия Маргариты приговор Зеленцову оказался бы столь строгим. Не исключено, что его бы просто пожурили, да и отпустили… Если бы не эта страстно любящая женщина.

«Они попросили меня, – писала Маргарита, – обозначить художественную ценность работ Андрея. Я сказала, что это ничего не стоящая пустышка, а сам он – тунеядец, провокатор и диссидент. Они все время курили, и запах был как от сожженных на пустыре эскизов. До сих пор в горле мерзейший привкус. Хотя, возможно, все дело в токсикозе».

Позже Маргарита писала, что, пожалуй, погорячилась, и надо попробовать добиться пересмотра дела и смягчения приговора. Она начала очень пристально, не жалея ни денег, ни усилий, следить за судьбой Елены Коротковой.

«Эта сука не любит его, он ей не нужен! – злорадно писала она. – На суд не пришла, в тюрьму ему не пишет. Не прошло и нескольких месяцев после его ареста, как она вышла замуж и укатила из Москвы. Да еще и фамилию сменила. Теперь ему ее не найти… И может быть… Все еще может быть…»

Любопытно, что о своей беременности она при этом писала как о досадной помехе, о чем-то раздражающе лишнем и неприятном. Когда ребенок родился мертвым, она сперва вздохнула с облегчением – не нужен был ей никакой ребенок, даже от Зеленцова, ей нужен был только сам Зеленцов. Но вскоре в дневнике появились совсем другие записи:

«Это была девочка. Могла быть… И у нее мог быть… отец. Он бы любил ее! Наверняка любил бы, как любил меня мой отец. Андрей полюбил бы нашу дочь, а вместе с ней полюбил бы и меня – ее мать. Но теперь девочки нет. Теперь только пустота. Эта тварь отняла у меня все – и Андрея, и ребенка… все! Из-за нее я лишилась всего, что имела. У меня были крылья – а теперь только цепь, которая не дает ни летать, ни даже дышать. Он не отпускает меня… я жить без него не могу!!!»