Олег Рой - Тайный шифр художника

– Это теперь яблоки так выглядят? – Я кивнул на тетрадь в ее руках.

– Какой ты смешной! Яблоки, к твоему сведению, существуют только в переводах, ибо в тех землях, где, как предполагается, размещался Эдемский сад, яблони не растут. Так что в первоисточнике были, кажется, фиги. Хотя… Яблоки, фиги, да хоть ананасы, какая разница! Знанием он ее соблазнял, мой мальчик! Знанием. Вот оно тебе во всей своей полноте. – Она протянула тетрадь. – Здесь ответы, которых ты еще не знаешь. Последние штришки к большой картине, последние части сложного пазла.

– Чего? – не понял я.

– Мозаики, – пояснила она и опять улыбнулась, – человек, который вел этот дневник, ну или, по крайней мере, тот, который начинал его вести, не предполагал, что кто-то коснется этих страниц. Но, как ни крути, все книги пишутся для того, чтобы их прочитали.

Я молча взял тетрадь, и Маргарита исчезла столь же стремительно, как и появилась.

Я был уверен, что держу в руках дневник Андрея Зеленцова. Но я ошибался. Это был не его дневник, а ее. Самой Маргариты. Точнее, даже не совсем дневник, а просто отрывочные записи, которые она делала, похоже, на протяжении многих лет.

«Проклятье! Я не знаю, как это случилось! Я не заметила! Не заметила!

А теперь – поздно. Он отравил мою кровь, проник под кожу, настроил, как струны, мои нервы в какой-то дьявольский унисон со своей собственной музыкой – и я ничего не могу с этим поделать!

И… мысли! Он поселился в моей голове, и даже когда я читаю скучным людям скучную лекцию о скучных различиях скучных, бесконечно однообразных живописных школ – он там, в мыслях. Он слушает, как я читаю лекцию, и усмехается: неужели тебе не надоело это фиглярство?

Надоело…

Если бы можно было уничтожить его, выкинуть из себя, из своих мыслей, из своей жизни, выжечь, вытравить… Но я не могу…

Не могу, потому что… не хочу!

Не хочу избавляться от него, что за чушь! Наоборот – он должен быть со мной! И не только в мыслях – везде. Всегда. Я создана для него. Так же, как он создан для меня. Это же так очевидно. Почему он этого не видит?»

Даты в этой исписанной мелким, но очень разборчивым, каким-то педантичным почерком встречались нечасто, мысли и события текли сплошным потоком, время от времени смешиваясь с воспоминаниями, так что приходилось делать усилие, чтобы понять, что когда произошло и к чему относится то или иное замечание. Но спешить мне было некуда, я заинтересованно разбирался во всем, и с каждой страницы образ моей тюремщицы начинал вырисовываться передо мной все яснее.

Маргарита была падчерицей сотрудника Внешторга СССР. О матери она писала очень скупо, кажется, так и не простив ей «предательства» по отношению к первому мужу. Притом что предательство существовало лишь в сознании Маргариты: Михаил Бланк пропал без вести зимой сорок первого года, а вторично мать вышла замуж уже после войны. Но Маргарита, к сожалению или к счастью, слишком живо помнила родного отца. Ее чрезмерная привязанность к нему сохранялась на протяжении всей жизни и носила какой-то болезненный, почти неестественный характер. Она считала его не только лучшим из людей, но и самым привлекательным из всех знакомых мужчин. Ее воспоминания об отцовском облике, о заботе и нежности к ней были настолько переполнены чувственностью, будто речь шла о внешности, ухаживаниях, объятиях и прикосновениях любовника.

Тетрадь Маргариты, наконец, разрешила загадку татуировки. Бланк действительно сделал ее себе, а не кому-то другому – сам или с чьей-то помощью, но по собственному эскизу. Маргарита даже указывала в своем дневнике, где была татуировка – на левой, «сердечной» руке, на предплечье. Правда, не уточнялось, как именно Бланк овладел этой удивительной техникой, сам ли ее изобрел или где-то научился. Скорее всего, Маргарита этого просто не знала. Да и не интересовалась. В ее глазах отец был величайшим художником. Именно он привил ей любовь к живописи. Правда, таланта его она не унаследовала, попытки рисовать так и остались попытками. Но она стала искусствоведом, и, видимо, неплохим.

И тут на ее пути появился Зеленцов – студент Суриковского, где ей иногда приходилось читать лекции. Абсолютно неприспособленный к реальной жизни, безразличный ко всему, кроме образов, визуальных эффектов и средств их создания – карандашей, бумаги, краски, холста. Ну, во всяком случае, таким видела его сама Маргарита. И, с ее точки зрения, асоциальность и замкнутость были всего лишь отражением его таланта. И вдобавок от Зеленцова, которому, кажется, было наплевать на все, кроме рисунка, веяло каким-то непостижимым и неотразимым обаянием.