Сэм Льювеллин - Тросовый талреп

Я остановился в дверях. Кучка людей собралась вокруг столика, за которым я оставил Вебера. Толпа закружилась и рассыпалась. Мой рот внезапно стал сухим, как промокательная бумага.

Вебер лежал поперек стола. Руки его ухватились за край, щека вжалась в белую скатерть. Широко открытыми глазами он смотрел прямо на меня. Но уже никого и ничего не видел. Его лицо и губы сделались ужасающе синими, глаза — остекленели.

Тот официант стоял возле столика, размахивал руками и что-то быстро говорил. Словом, вел себя энергично. И поражал контраст между бледным лицом и бегающими черными глазками. Они уставились на меня. Официант ткнул рукой в мою сторону.

Я повернулся и нему спиной. Мои колени стали как желе, сердце бешено колотилось. Вебер мертв. Чей-то женский голос выкрикнул:

— Яд!

Я медленно уходил с террасы обратно в ресторан.

Конечно, ко мне будут вопросы. Уйма вопросов. Медленные швейцарские вопросы:

Итак, вы самым последним видели мистера Вебера. Вы отошли от столика к... ах, к телефону, вы говорите... расслабьтесь, мистер Фрэзер. Нам нужно время, чтобы во всем разобраться...

Но у меня нет лишнего времени. Потому что Фиона знала то, что знал я. Если они хотят, чтобы замолчал я, они постараются заткнуть рот и ей. Она находилась в уединенном домике, среди больных и малых, в пустынной Шотландии. А они заставили замолчать Вебера в кафе, где полно людей.

Я прошел через ресторан прямиком на кухню. Повара в белых униформах даже не повернули ко мне головы в своих поварских шапочках. Наружная дверь находилась возле мусорных ящиков. Я выскользнул через нее в душный сумрак.

Завывали сирены. Я пробирался среди высоких мусорных жестянок. «Обратно в гостиницу, — думал я. — У них нет никакой возможности меня опознать...»

Какой-то мужчина крутился за углом ресторана. Маленький, усатый, в белой курточке официанта, черные волосы гладко зализаны назад. Сегодня днем он сидел и приемной у Энцо Смита и читал газету. Сейчас он держал в правой руке что-то, отражавшее свет ртутной лампочки над дверью кухни и неприятно посверкивающее. Нож! Кухонный нож. И он держал его совсем не как официант.

По коже у меня поползли мурашки. Курту Мансини тоже не нужна моя встреча с полицией. Я обнаружил, что дышу судорожными глотками, легким не хватает воздуха.

Я попетлял среди мусорных ящиков и направился в противоположную сторону. Позади ресторана начиналась какая-то аллейка. Ноги понесли меня по этой аллейке в тени деревьев, мимо террасы какого-то ресторана, по соседству с «Пальмирой». Там за столиками множество людей наслаждались своим вечерним досугом. Ничто не могло случиться под взором этих сотен пар флегматичных, законопослушных швейцарских глаз.

Усатый мужчина спрятал нож, стянул белую официантскую курточку и отбросил прочь. Теперь он брел прогулочным шагом, руки в карманах, ярдах в пятнадцати позади меня. Просто гуляка без пиджака, в одной рубашке, бредущий куда-то по своим делам в этот теплый вечер. Я обернулся, и наши взгляды встретились, на его маленькой лисьей мордочке не появилось никакого выражения. Я остановился. И он остановился. Я ускорил шаг. И он ускорил шаг. До боли в печенке я знал, что он будет следовать за мной всю ночь и что рано или поздно нагонит меня.

Перед «Пальмирой» мелькали голубые огоньки. Еще больше огней сияло чуть поодаль. Многоцветные гирлянды окружали светящиеся буквы: «Прогулки по озеру». Громкоговоритель почтительно извещал: «Внимание, дамы и господа, это последнее приглашение». Освещенная дорожка вела к огням на воде. Там стоял большой, устаревшего типа прогулочный пароходик, вроде того, который помог нам с Джорджем выиграть гонку. На передней и боковых палубах матросы уже отпускали причальные тросы.

Я припустился бегом. Лица поворачивались ко мне, бледные, словно луны, в этих сумерках. Горячий ветер бил мне в лицо, мои каблуки звонко стучали по дощатому настилу трапа. Какой-то мужчина в униформе возник впереди, он раскинул руки и кричал, что посадка закончена. Я всем своим весом угодил ему в живот. Он с треском проломил ограждение сходного трапа. А потом передо мной оказался конец трапа, полоска воды с волшебными отражениями света и борт пароходика, удаляющийся прочь.

Я с разбегу перемахнул через эту полоску, перелетел через перила и приземлился среди человеческих ног. Они отпрянули. А водная брешь разрасталась. И в этом было ощущение безопасности, чувство изоляции, которое вы испытываете на судне, когда от него удаляется земля. Под огнями рекламного объявления о прогулках по озеру застыл мой преследователь. Он уставился на пароходик, и его глаза следовали за мной, пока не превратились в подобие пустых глазниц на какой-нибудь маске инков.