Сэм Льювеллин: В смертельном круге

Я ни минуты не сомневался, что меня пригласят — с таким-то количеством выигранных мною гонок. Но даже если вы на гребне славы, приглашение быть рулевым в гонках на Кубок Америки на земле не валяется. Так же, наверное, считали и другие члены экипажей.

А теперь Звездные гонки подходили к концу, мы шли, обогнав «Кастора». Я видел, как Поул Уэлш за нашей кормой готовится к перемене галса, и совсем перестал слушать, что там бормочет по УКВ-радио Джеффри Лэмпсон.

— Поворот! — скомандовал я и крутанул большой, обшитый кожей штурвал.

Мы повернули одновременно.

Поул Уэлш нахмурился, его темные брови угрожающе сдвинулись. Он вообще не любил проигрывать, а мне — особенно. Но всегда проигрывал, даже когда мы были детьми. И он снова сделал поворот. Мы — тоже.

Резкий порыв ветра наполнил передние паруса «Кастора». Яхта сильно дернулась и зарылась носом в волну.

— Убери паруса! — заорал Поул сердито, и Билл Роджерс снова появился на палубе. Мне пришлось целых три месяца наблюдать за его работой, и теперь меня прямо-таки поразила его заторможенность, как у боксера после нокдауна. Он еле двигался.

— Смени галс! — рявкнул Поул.

Следовало бы подождать, пока Билл выполнит эту команду, я бы так и сделал. Но Поул отличался предельной жестокостью в отношениях с людьми: не успел выполнить команду — твоя проблема. И на «Касторе» заработали лебедки, задвигались в кокпите [4] сильные плечи матроса, который ворочал рычагами. Трос тянулся по фордеку, где стоял Билл, он даже повернулся, чтобы посмотреть на этот трос, и оцепенел с открытым ртом, не в силах двинуться с места, увернуться от паруса. Парус всей поверхностью ударил его по животу и сбросил в море.

— Человек за бортом! — крикнул я Поулу.

Головы всех членов моей команды разом повернулись, но паруса «Кастора» не дрогнули: своей громадой они надвигались на нас, словно ничего не произошло.

— Неужели никто не услышал? — сказал человек из моей команды. Лодки сопровождения отстали на добрых полмили от нас, а глубокие воды у Сиднея просто кишели акулами.

— Внимание! — крикнул я. — К повороту, быстро! — И резко вывернул штурвал. Палуба «Поллукса» сразу накренилась: мы развернулись назад под хлопанье и рокот парусов. Парусный матрос бросился к лебeдкe, чтобы ослабить натяжение тросов.

— Вижу его! — закричал матрос с фордека.

Я тоже видел краем глаза маленькую черную точку, болтающуюся на голубых гребнях волн. И услышал истошный крик Уэлша. Я знал, что увижу сейчас, повернув голову. Поул решил, что Билл бросился на палубу, чтобы пропустить парус над собой. Но только идиот мог подумать, что я просто так, ни с того ни с сего начал резать его курс. Правила гонок допускали это в исключительных случаях. И я увидел его форштевень [5], острое красное лезвие, которое резало чернильно-синюю воду и направлялось прямо в борт моей яхты.

Я повернул штурвал, чтобы избежать столкновения. Но Поул Уэлш на «Касторе» твердо держал свой курс. Другого и ожидать не приходилось. Его вопль перешел в истошный визг. Он орал, что я нарушил правила гонок. Но когда человек падает за борт, правила гонок отступают на второй план и ни один комитет гонок не сможет вас осудить за то, что вы спасаете чью-то жизнь. Я снова закричал:

— Человек за бортом!

Нос «Кастора» неумолимо надвигался. Мои попытки отвернуть были тщетны: яхта поворачивалась с трудом. И вдруг в момент все вокруг смолкло. Я видел лица людей на своей яхте, их расширившиеся глаза. Они поняли, что сейчас произойдет...

Острый пурпурный нос яхты с усами белой пены по бокам врезался в скат приподнятой кормы «Поллукса». Звон и грохот. Палуба подо мной резко накренилась, отбросив меня к матросу, который стоял на парусах. «Кастор» глубоко врезался в нашу корму, и яхты сцепились. Раздался громкий скрежет металла о металл. На секунду я подумал: только бы не руль, не жизненно важная точка.

И тут я увидел, как снасть, которая шла от кормы к середине мачты и находилась под натяжением в четыре тонны, лопнула и с нее сорвался тяжелый блок. Я еще успел крикнуть:

— Берегись!

Блок сильно ударил меня по руке. Мачта, распрямившись, как удочка с приманкой, забросила этот блок в голубое небо. Казалось, все происходит очень медленно. Мачта наклонилась вперед. Тросы напряглись. Кто-то закричал, чтобы мы спустили паруса и ослабили шпоты с мачты. Я еще не сообразил, что кричал я сам. Но было слишком поздно.

С ужасным грохотом накренилась и рухнула верхняя часть мачты, длиной в пятьдесят футов. Паруса раздирались с неестественным треском. Корпус яхты отяжелел и стал неповоротливым... Именно в эту секунду вопли замерли — в центре шторма всегда бывает такая мертвая точка, — потом какофония звуков вспыхнула с новой силой. Но мне было уже все равно: ужас происходящего вытеснила боль, нестерпимая боль в правой руке Меня прямо-таки скрючило от нее, хотелось биться головой о холодный металл палубы, но я видел, как в голубой прозрачной воде, в тридцати футах от меня с наветренной стороны, барахтается Билл и нервно крутит головой, высматривая, нет ли поблизости акул. Здоровой рукой я выхватил из гнезда пробковый спасательный пояс-подкову и на лине [6] бросил ему, не видя, поймал он или нет. Руку так мозжило, что мне хотелось громко кричать, я и заорал в микрофон Джеффри Лэмпсону, который все еще что-то зудел мне сверху: