Ольга Лаврова - Третейский судья

Та хмуро окидывает взглядом кабинет и находящихся в нем людей. Она хорошо одета, но лицо потрепанное, нервное. Преждевременные морщины старят ее, она выглядит лет на тридцать пять - тридцать восемь. Сказываются годы за решеткой.

- Здравствуйте, Анна Григорьевна, - приветствует Знаменский.

Женщина не отвечает.

- Проходите, садитесь.

Она садится на указанное место. Томин, коротко на нее глянув, продолжает читать дело.

- И что вы мне скажете? - агрессивно спрашивает женщина, чуть помолчав.

- Я надеюсь, вы нам кое-что скажете.

- Я все сказала десять лет назад. Зачем меня вызвали?

- По правилам следствия я не могу объяснить. Нам приходится снова интересоваться окружением убитой. И я прошу вас помочь.

- Мне только не хватало помогать органам!

- Вы были ближайшей подругой Вероники? - Пал Палыч как бы не замечает ее враждебного тона.

- Возьмите судебное дело, там все написано.

- Дело я смотрел. В нем нет, по-моему, многого нужного. Я бы на месте судьи направил на доследование, - он ищет подход к раздраженной женщине, не очень, впрочем, кривя душой.

Та смотрит подозрительно: уловка или правда?

- А чего вам не хватает в деле? - испытывает она его.

- К примеру, я бы выяснил, не давала ли Вероника повода к ревности. Или не вызывала ли в тот день сантехника и электрика. Не помните, она не жаловалась, что телевизор барахлит? Раковина подтекает? - Знаменский спрашивает это, чтобы расположить Марголину к себе, и отчасти преуспевает.

- Нет, не жаловалась. Но это могло быть. Мой адвокат говорил то же самое... Не ходите вокруг да около! Вы нашли его, кто убил?

- Простите, дело прошлое, - подает голос Томин, - вы свое отсидели, разве не вы...

- Я чужое отсидела! - перебивает Марголина уже с жаром, с желанием оправдаться. - Конечно не я! Я это всегда твердила, только никому это было не нужно! Дескать, взяли с поличным, все ясно... Значит, не нашли... Тогда к чему наш разговор?

- Действительно не вы? - Пал Палыч понижает голос и проникновенно смотрит Марголиной в глаза.

- Какой смысл перед вами притворяться? Теперь-то?

Вот те на! Как она это искренне сказала... Вдруг и впрямь судебная ошибка?! Вот и Томин заерзал на диване... Но даже если так - так трагично, нельзя уходить от первоначальной цели допроса.

- Я допускаю, что вы говорите правду, - Пал Палыч несколько акцентирует свое волнение. - Никогда не поздно пересмотреть приговор. Поверьте, наш разговор очень нужен. И нам, и вам. С кем еще общалась Вероника?

Контакт есть. Марголина готова разговаривать.

- Раза три приезжала мать из Касимова. И еще был любимый человек.

- Тот, что ее содержал?

- И вы туда же. Что за ханжество. Вероника не была содержанкой! Он был фактически мужем. И таких еще поискать!

Пал Палычу невыгодно сердить Марголину.

- Верю, верю. Как вы с Вероникой познакомились? - уходит он на нейтральную тему.

- Вместе в институт поступали и вместе провалились...

- А какая она была?

- Очень добрая, немного наивная. Чистая душа. Иногда скучала без дела, хотела работать. Олег не позволял.

- Вы сказали "Олег",- вкрадчиво говорит Томин, дождавшись наконец толку от допроса. - А дальше?

Марголина спохватывается, что бесконтрольно предалась воспоминаниям.

- Не знаю, - решительно врет она.

Томин кладет перед ней фотографию Коваля:

- Он?

- Нет, - отвечает она не глядя, а потом берет фотографию и рассматривает с интересом. Видно, что человек ей знаком.

- Постарел немного, верно?

- Мы не встречались. А если б и встречались, я опознавать его не стану.

- Теперь его зовут Максим Алексеевич Янов, - нажимает Томин.

Марголина непроизвольно вскидывает брови - удивлена, - но стоит на своем:

- Вероника его любила. Хотя бы ради этого я не стану впутывать... И потом, я убедилась: если приносишь людям зло, оно возвращается на тебя. Я зареклась.

Томин снова принимается читать дело, одним ухом слушая допрос.

- А какое же зло вы принесли Веронике, Анна Григорьевна? - спрашивает Пал Палыч.

Это для Марголиной больное место, даже голос меняется.

- Я перед ней виновата. Конечно, не тем, что хотела ее колечки унести. Это не я взяла - нужда взяла. Я кололась, а денег на зелье не было. Где-нибудь у нее и деньги лежали, но не могла же я рыться... Я виновата чем: что втянула ее в наркотики. Сама сидела без копейки, а она свободно могла покупать нам обеим... Я думаю, может, она под кайфом была, когда все случилось. Почему она дала себя задушить? Обвинитель на суде изображал из меня подлую убийцу, как я набросилась на подругу, а она не ожидала и так далее. Идиот безмозглый! Она мне живая была нужна! Но вот, может, она была не в себе? И потому не сопротивлялась?