Ольга Лаврова: Третейский судья

Томин выполнил оба приказа, потому что иначе пришлось бы идти в частное агентство. И теперь у него растет славный, с пеленок двуязычный мальчишка, которому очень хочется в Москву. Но врачи не разрешают пока резко менять климат, так что семейство проводит отпуск в теплых краях.

Сегодня Томин прилетает рейсом Париж - Москва, причем за казенный счет, по служебной надобности. Повезло.

Встречает Знаменский, в форме, на милицейской машине, чтоб можно было встать у аэропорта. Загодя приехать не удалось, а самолет прибывает по расписанию, и Пал Палыч не идет внутрь, чтобы не путаться в людских потоках. Он немного волнуется. Конечно, они переписывались, от случая к случаю, Томин присылал красивые фотографии, в последнее время появилась такая штука, как мобильник, но это все не то, что живое общение...

Элегантный Томин появляется из дверей. Друзья обнимаются. Три года не виделись, рады до кома в горле. В прошлый раз Томин приезжал, когда мать была в больнице, и Москву проскочил на бегу.

- Совсем парижанин, - любуется Знаменский.

- У Интерпола штаб-квартира в Лионе, так что мы провинциалы, отшучивается Томин. - Почему ты все еще не генерал?

- Я непослушный полковник. А непослушных в генералы не очень производят. Зато историю чаще делают полковники. Как мы с тобой. Поехали?

Они едут из Шереметьева, что называется, с ветерком, - милицейская мигалка свое берет.

- О деле сразу будем говорить? - спрашивает Знаменский. В эти первые минуты немножко непонятно, про что говорить.

- Ни-ни-ни! Сегодня я душой и телом с мамой. Представляешь, приехала из заграничной Украины, чтобы недельку вместе побыть!

- Я знаю, - улыбается Пал Палыч. - Просилась в Шереметьево. Я отсоветовал.

- И спасибо тебе. Нечего зря трястись в восемьдесят пять лет.

- Так ты всего на неделю?

- По обстоятельствам. - Томин всматривается в друга. - А что ты, Паша? Устал? Болен?

Как-то, похоже, сдал неутомимый "следак".

- Здоров. Просто как в старом анекдоте: "А жизнь-то какая, товарищ пограничник?" Из Парижа тебе веселей смотрится.

- Наверное... Давно ли уехал, а кажется, вечность!

...Пока друзья мчатся из аэропорта, машина, которую предоставили Ковалю, везет его по городу.

- Свернем или прямо? - спрашивает шофер на очередном перекрестке.

Коваль показывает жестом. Маршрут он выбирает на ходу.

Глаза Коваля зорко схватывают новое в облике улиц.

Банк. Банк. Банк. Банк.

Многометровые рекламные щиты.

Мальчишки-газетчики на осевой.

Здесь же нищий с выставленной культей вместо руки.

Ряды уличных магазинчиков.

Частые-частые пункты обмена валюты.

Казино.

Секс-шоп.

Зазывные картинки на боках автобусов.

Эту жажду нахватать атрибутов западной цивилизации Коваль воспринимает неоднозначно: тут и любопытство, и брезгливость, и удовольствие.

- Давно не были? - угадывает шофер.

- Десять лет.

Шофер присвистывает.

Опять банк, еще банк.

- Ну хватит, - решает Коваль. - Поехали в другую сторону.

Машина подкатывает к воротам кладбища. Коваль покупает цветы. У него охотно берут зеленую бумажку. И благостный, растроганный вступает на кладбищенскую территорию.

Ноги знают дорогу, до могилы матери недалеко. Вот сейчас, за этим памятником... И вдруг он видит чужое надгробие. Тяжелое, помпезное, за высокой оградой.

Почти с испугом смотрит Коваль на портрет коротко стриженного мужчины в обрамлении похоронного венка. Поначалу глазам не верит.

Но вот ошеломление сменяется ярым гневом. Он устремляется в дирекцию.

Возле нее сидит на лавочке сонный мужик. Заслышав приближающиеся шаги, приоткрывает глаза и опережает вопрос:

- Начальства никакого нет. Только Тимофеевна, - он делает вялый жест куда-то вбок.

В указанном направлении обнаруживается женщина неопределенного возраста и образования, но явно "употребляющая". Поскольку вид приближающегося Коваля не сулит ничего доброго, Тимофеевна предупреждает:

- Я претензий не решаю. Только если что спросить.

- Уничтожена могила!

- Как это? Этого не может быть.

- Идите за мной!

- Куда это? Чего?

- Идите за мной!

В голосе власть и тихое бешенство. Опасный голос. Женщина подчиняется. По пути время от времени ворчит в широкую спину Коваля:

- Мы захоронения не нарушаем. Где, может, делают, а у нас нет... Конечно, если давнишнее, ни таблички, ничего... Сами забросят, а мы виноваты. Если забросили и прошел срок, то имеем право...

Коваль не оборачивается. Его сейчас можно остановить только как танк, подорвав связкой гранат.