-- Сколько вы там пробыли?
-- Часа три, не больше. Афоне же в школу вставать.
Вот на что ставка! Пал Палыч обернулся к братьям, Михеев тоже, и взгляд его умолял, заклинал, требовал. Игнат первым сообразил, чего он хочет: подтверждения фальшивого алиби. Потом сообразил и младший и заерЭзал на диване, словно стало припекать снизу. Оба в открытую маялись. Афоня пролепетал:
-- Действительно... мне вставать...
-- Хорошо так посидели, -- подхватил Михеев. -- С футбола всегда аппетит зверский, как будто сам мяч гонял.
Гнев поднял Пал Палыча из-за стола, бросил между ребятами и Михеевым с его горячечным, нестерпимым взором.
-- Игнат! Афанасий! Были вы в пятницу в ресторане?
Афоня вытер мокрый лоб.
-- Салат вот помню... и филе... -- балансировал он на краю обрыва в ложь и ждал поддержки старшего, ждал от него знака -- что дальше?
-- Я не спрашиваю, что вы ели, я спрашиваю когда? В пятницу, десятого -- да или нет, Игнат?
Глядя на него, Пал Палыч вдруг отчетливо понял, что если тот сейчас соврет, то на этом и упрется, хоть режь. С его характером не так стыдно, что соврешь, -- стыдно признаться, что соврал!
-- Однозначно, Игнат. Да или нет? Но прежде подуЭмайте! Это не просто ответ -- это поступок. Это будет решение!
Игнат сдался то ли Знаменскому, то ли сгущавшемуся вокруг ощущению непоправимой беды.
-- Я не уверен... кажется, это было в субботу...
-- Не успел трижды пропеть петух! -- воскликнул Михеев. -- Эх, Игнаша!
Тот съежился.
-- Оставим Священное Писание. С вас вполне хватит Уголовного кодекса! -- сказал Пал Палыч через плечо, празднуя победу. -- Знаете, ребята, за что Серов получил нож в спину? Слушайте. Он увидел вас на стадионе в компании вашего друга. Он, вероятно, хорошо представЭлял себе, что это за человек. Серов махал вам, но вы не догадались подойти. Тогда он пошел вас предостеречь. Последние его слова были: "Надо предупредить парней насчет одного гада".
-- Сергей Филиппович...-- одними губами прошепЭтал Игнат.
Михеев яростно ощерился:
-- Неужели вы не видите: начальнику нужно раскрыть дело, а кишка тонка! Вдруг удача -- подвернулся человек с судимостью! Вали на него, все равно замаранный! Где этот ваш Серов, Чернов, знать его не знаю, давайте очную ставку!
Пал Пальм пережил пронзительный миг печали и радости, сплавленных воедино. Серов умер -- убийца пойман. Переждал, пока сердце нашло привычный ритм, и сказал с холодной душой:
-- Вашего главного обвинителя нет в живых, и все-таки мы здесь. Безнадежно, Михеев. Вы уничтожили свою историю болезни, но кровь-то у вас прежняя. Удар ножом был слишком силен, вы порезались, кровь -- ваша кровь -затекла под рукоятку и была исследована эксЭпертом. Стоит теперь сделать сравнительный...
-- Не верю! -- заорал Афоня. -- Ну, узнали бы мы, что Сергей Филиппович сидел, ну и подумаешь! Разве за это убивают?!
-- Правильно, Афоня, спасибо! -- просветлел Михеев.
Пал Палыч сел записать течение допроса. На бумагу ложилась схема диалога, лишенная жестов, интонаций, пауз. Вопрос -- ответ, вопрос -- ответ. Вот это сердечное "спасибо, Афоня" сюда, конечно, не попадет, как несуЭщественное. Хотя ухо Пал Палыча его зафиксировало и запомнило.
И где-то парень был прав со своим выкриком "За это не убивают!". То есть убивают и не за то, совсем ни за что. Но в данном случае... Знаменский сознавал -- мотивы сложнее, чем он обрисовал их ребятам. Пока далеко не все с Михеевым ясно.
В смежной комнате своим чередом двигался обыск. Кибрит подсвечивала ручным фонарем в пыльное пространство между стеной и немного отодвинутым буфетом. Томин исследовал его содержимое. Заглянул в чайник, в сахарницу. Начал тонкой струйкой переливать в тарелку сгущенное молоко.
Понятых он довольно настырно извлек из квартиры на той же лестничной площадке. Супружеская чета, сильно на возрасте. Мужа, лысенького и сонного, оторвал от телевизора, жену от постирушки, которую ей досадно было бросать. К тому же оба совестились (в чужое жилье на ночь глядя) и долго не могли взять в толк, какова их роль при столь пугающем и неприятном событии. Обыск! Мужу, судя по обрывочным репликам, померещился приЭзрак тридцатых годов.
Впрочем, вел он себя лояльно, даже -- презрев раЭдикулит -- помогал двигать буфет и держал для Зины стул, когда она полезла снять сверху керамическую вазу, где обнаружила трех дохлых мух и грязную соску-пустышку.
Жена же, сидевшая возле двери, была поглощена допросом. Не все долетало сюда внятно, не все она пониЭмала, но сочувствовала жильцу своих соседей и мальчиЭкам, что так горячо за него заступались. Молодой человек в милицейской форме, наверно, путает, не может этот представительный культурный мужчина быть уголовниЭком. Правда, она расслышала, будто он раньше сидел, да ведь кто раньше не сидел.
Читать дальше