Сергей Лукницкий - Выход из Windows

- Двенадцать, - поправил Братченко.

- О, - шлепнул его по руке Петр Ильич, - ты, видать, знаешь? Выходит, по всей Москве наша Зинка прогремела. Жива еще?

- Жива, уже в приемнике-распределителе для несовершеннолетних.

- Это вы зря, невредная она, хотя за два года ж-т с этими волками... можно навостриться. Отца жалко, поедом ест себя мужик, а мать за два года спилась окончательно, видал?

- А отец что? - насторожился Братченко. - Непьющий?

- А он ж-т в Москве работает, ему некогда пить. Только на выходные приезжает, иссох весь, я говорю. А может, даже и заболел. Последнее время и приезжать-то перестал почти. Может, и женщину себе завел...

- Приезжал жену проведать? Или узнать, не вернулась ли дочь? Где, вы говорите, он работает?

- Да вот чего не знаю, - Петр Ильич остановился и присел на лавочку во дворе, - а вон она идет, послушалась. Пьянчужки, они ведь послушные, потому ж-т что заботу любят. Степановна, где теперь твой мужик? Вот человек им интересуется.

Женщина, очень худая, опущенная, чернявая, остановилась возле своего подъезда и мутным беспросветным взором поглядела на участкового, подошла поближе, принеся с собой резкий запах своего немытого тела.

- Этот? Евгения... Женьку ищет? Он на работе, - пьяно произнесла она.

- Ну, я ж-т и спрашиваю, на какой работе? - поднажал Петр Ильич.

- На работе на фирме какой-то, ну, в Москве, екст, - с возмущением произнесла Степановна и с трудом выговорила, - он же в технике волочёт, в каплютерах.

Братченко записал также все данные девочки, зайдя в местное отделение, в детскую комнату милиции. Потом съездил за фотографией из личного дела на фабрику бумажной продукции, где раньше работал Евгений Александрович Губарев, отец Зины.

ГЛАВА 6

В ДОМИНАНТЕ ОТЕЛЯ "ИМПЕРИАЛ"

Ах, русский, русский, что с тобою?

Михаил Лермонтов

ПЛЕН

Узкая тенистая дорожка, петляя, вскарабкивалась все выше и выше. Почему-то именно ее освещал лунный свет, даже тень от высоких вязов падала поперек дороги, за которой пристально следила пара острых глаз. Человек был в маске, в черной вязаной шапочке с прорезями дли глаз и для рта. Жутковатое зрелище - словно огромная сова на веранде низенькой двухэтажной виллы. Человек прижимал к животу автомат.

- Сними ты эту амуницию, фраер, - произнесли из глубины верхней веранды, все двери которой были раздвинуты, - кого ты ночью-то боишься?

- Я не боюсь, просто привык. Даже забываю иногда снять маску.

Мужчина стащил с головы шапку-невидимку.

Это был высокий, стриженный ежиком культурист, довольно красивый: резкие складки, идущие от крыльев носа к губам, немного неправильный прикус, торчащие клыки, надбровная часть тяжело нависала на глаза.

В ванне посередине веранды заплескалось какое-то тело, словно огромный сом полез на воздух, на белые края ванны, сшибая все банки-склянки на пол.

- Ну, что тебе не сидится? - обернулся второй, тот, что говорил из комнаты, он раскачивался в кресле-качалке возле ванны. - Замерз? Сейчас я тебе горяченькой подбавлю...

- Аи, горячую воду отключили на профилактику. Трубы будут менять, через год включат.

Немолодой тучный мужчина, сидевший в ванне в куртке и джинсах вторые сутки, замычал, а потом и вовсе заплакал.

- Ну, вот ты опять, фриц, хнычешь, надоело, - утомленно произнес автоматчик, - ты смотри, не раздражай меня.

- Стае, принеси еще что-нибудь выпить, правда, холодно, - сидевший обернулся к Гансу Хоупеку: - Что ж ты пожрать ничего не оставил в холодильнике? Никакой заботы о ближнем.

Мужчина снова замычал, но уже со смыслом, словно что-то отвечал.

- Ты что на х.. меня посылаешь? Ах ты юродивый! Стае, он меня...

Мужчина отрицательно замякал и замотал головой.

- Нет, Стае, это он оговорился.

- Слушай, Македон, ты не можешь поскорее все закончить? Скоро рассвет, да и жрать на свежем воздухе охотца.

Мужчина снова затыркался, замычал выразительно.

- Кричать не будешь? - спросил Македон, наклонившись к джакузи. - Не то я снова тебя запеленаю, но теперь уже и нос и рот.

Они сдернули с Хоупека пластырь и вынули из воды. Потоки полились по наклонному полу к дверям, полились с балкона в бассейн.

- Ну, где папки? Давай, не тяни, папаша.

- Позволте мне пьерьеодеться, - сипло произнес Хоупек.

У него страшно болело горло, жар и озноб ломили кости, глаза горели, лезли из орбит. Стае кинул на него плед.

- Потом развяжем, сначала скажешь: где папки? И дуру не гнать, ты меня понял?

- Я расскажу вам все в порядке, и вы поймете, что я здесь совершенно ни при чем. Я не убивал Адольфа, он мой единственный близкий человьек.