Леонид Марягин - Экран наизнанку

- Леня? - Он вопросительно вгляделся в сумрак вагончика.

- Ага, - ответил паренек.

- Куда? - спросил учитель.

- За черникой. - Ленька ударил по солдатскому котелку, подцепленному к ремню.

- Что ж ты в ночь один?

- Ребята на восьмичасовом уехали, а я опоздал. Догоню! Я знаю, где они заночуют.

- Хорошее место?

- По тридцать стаканов набирали.

- Домой, на варенье? - поинтересовался учитель.

- Может быть, - пожал плечами ученик.

Повисла пауза. Пыхтел паровичок.

- А вы-то что же один? - спросил Ленька, чтобы как-то замять неловкость.

- Я люблю побыть в одиночестве. Рассуди: на уроке на меня смотрят сорок пар глаз, на партсобрании - не меньше... Да и дома тоже глаз хватает... И так хочется побыть одному... Осмыслить, как говорится, бытие... Тем более сейчас время такое - нужно осмысливать. Ты должен понимать... У тебя, говорят, отец имел в прошлом неприятность?

Ленька насторожился.

- Я... не знаю.

- Ну ладно, - снял тему учитель. - Ты куда поступать думаешь? Ты ведь чистый гуманитарий... С фантазией.

- Еще думаю, - замялся Ленька.

- Понятно, - кивнул Звонилкин, и поля шляпы вздрогнули. - Отец не говорит, куда он тебя устроит?

- Отцу самому бы устроиться! - отрезал Ленька.

- Сейчас - самое время устраиваться, - поднялся учитель. - Я схожу. Хорошей тебе ягоды.

Ленька сидел на корточках в зарослях крапивы и наблюдал.

В профиль к нему на ступеньках большой бревенчатой избы с жестяной вывеской "Сельмаг" под тусклой лампочкой мужик смолил самокрутку. На коленях прикорнула маленькая жалкая берданка. Мужик курил и слушал гимн, доносившийся из соседнего - метрах в десяти от сельмага - барака с темными окнами.

Как только государственная музыка отзвучала, мужик погасил самокрутку о доску ступеньки и ушел в барак.

Леньке открылась мощная дверь, обитая железом, скобы в палец толщиной и огромный литой замок.

В окне барака зажегся свет, к стеклу прилип силуэт сторожа и тут же исчез.

Диктор радио объявил: "Передаем песни советских композиторов", и Бунчиков заголосил: "На деревне расставание поют, провожают гармониста в институт".

Ленька скрывался в зарослях крапивы и перешел, пригибаясь, к глухой торцовой стене сельмага.

Над стеной, под коньком крыши, чернел чердачный проем без рамы.

Ленька поправил майку на котелке - чтоб не звякал - и попробовал взобраться по бревнам в проем. Почти удалось. Ухватился было одной рукой за верхнее бревно, но рука скользнула, и он бесшумно слетел в мягкий торфянистый грунт. Прислушиваясь, посидел неподвижно.

Бунчиков с Нечаевым пели: "И меня, друг, и тебя, друг, он на свадьбу пригласил. Но за столом мы не пьем..."

Трещали кузнечики.

Ленька выглянул из-за угла - окно в бараке по-прежнему светилось, но силуэта сторожа он не увидел. Зато увидел здоровую торфушку в белой ночной рубахе и галошах на босу ногу, которая протрусила в сортир. Пришлось ожидать ее возвращения в барак.

Затем Ленька медленно поднялся и, осторожно ступая, пошел к тыльной стороне магазине. Здесь, на его счастье, валялась упаковка - ворох ящиков и остатки бочек. Пахло тухлятиной, но Ленька тщательно выбрал два самых крепких ящика, останавливаясь и прислушиваясь, принес к торцовой стене сельмага, поставил один на другой на попа и исчез в темном чердачном проеме.

Вспыхнул карманный фонарик, осветив стропила, давно не беленную печную трубу, ведущий к ней метровый боровок, обмазанный потрескавшейся глиной, и слежавшиеся опилки. Парнишка извлек из кармана жгутик мягкой медной проволоки, распрямил его, предварительно положив фонарь на боровок.

Из проволоки образовался штырь. Ленька ползал по полу, втыкал в опилки штырь и пытался обнаружить щель в перекрытии, но щели не было - штырь каждый раз гнулся. Тогда он поискал что-то глазами и наткнулся на боровок. Подобие самодовольной улыбки мелькнуло в полутьме чердака. Ленька поддел проволокой один кирпич с боровка, другой, третий... Кирпичи, обмазанные только глиной, легко отделялись от кладки. Открылась горловина печки, которая была сложена так же халтурно, - Ленька отделил для пробы еще один кирпич. Разбирать печь не имело смысла. Он сложил кирпичи в кладку - как были, замерил проволокой ширину печной горловины, разровнял опилки, тщательно отряхнул колени, рукав и выключил фонарик.

Появившись в чердачном проеме, он замер, прислушиваясь.

Трещали кузнечики.

"Жил кузнец веселый за рекою", - пела по радио Сикора.

Из сортира появилась очередная торфушка - на этот раз в очень короткой, едва прикрывающей зад рубашке - и исчезла в двери барака.