Майкл Ридпат - Где распростерся мрак…

Это обстоятельство беспокоило пастора.

Он подумал было позвонить, но затем решил, что лучше всего сидеть тихо и не поднимать шума. Маловероятно, что полиция пожалует с новым визитом, хотя на всякий случай подготовиться не мешает.

Пастор бросил взгляд на стопку книг на письменном столе и на ученическую тетрадь, открытую на той же странице, как он и оставил ее прошлой ночью. Надо продолжать работу, вновь заняться биографией Сэмунда. Увы, никак не получалось отделаться от тревожного чувства, которое пробудила в нем газетная заметка. Пожалуй, тут нужно нечто умиротворяющее.

Он отложил газету, порылся в небольшой коллекции CD на нижней полке своего длинного стеллажа и выбрал подходящий альбом: «Led Zeppelin IV». Он вставил диск в проигрыватель и поднял громкость.

Пастор улыбнулся, вспомнив как лет пятнадцать назад кричал на родного сына, что тот, дескать, слушает сатанолюбцев, хотя сам тайком приникал к динамику, пока сын находился в школе. Эта музыка ему нравилась; было в ней что-то созвучное его настроениям. Он на секунду замер, сомкнул веки и позволил мелодии захлестнуть себя с головой.

Через несколько минут пастор вышел из дома и пересек полсотни ярдов, что отделяли его жилище от церкви, притулившейся к скалистому гребню. Тяжелые, настойчивые аккорды неслись ему в спину, эхом отражаясь от утесов и заполняя ущелье вихрем звуков.

Солнечные лучи проскальзывали внутрь кирхи сквозь прозрачные стекла окон. Потолок светло-голубого цвета с золотыми звездочками создавал эффект воздушности, стены обшиты бледным деревом, а скамейки выкрашены в розовый цвет. Кафедра для проповедей и футляр крошечного электрооргана сколочены из светлых сосновых досок. Хакон направился к застланному красным бархатом алтарю, позади которого находилось изображение «Тайной вечери».

В такое утро, как сегодня, кое-кто из прихожан любил говаривать, что в церкви ощущается присутствие Господа. Но один лишь пастор ведал, что именно здесь было спрятано.

Под внешним великолепием алтаря на самом деле скрывался старинный обшарпанный комод, в котором хранились кипы пожелтевших официальных бюллетеней «Lógbirtingablao» за несколько десятилетий. Пастор сунул руку за крайнюю стопку справа. Пальцы нащупали хорошо знакомую округлость.

Кольцо.

Он извлек его наружу и надел на безымянный палец правой руки. Кольцо село как влитое. У пастора были крупные кисти, он в молодости очень неплохо играл в гандбол, однако кольцо совсем не жало. Его выковали для рук настоящих ратоборцев.

И сейчас им владел пастор Хруни.

На утренней планерке Балдур в упор не видел Магнуса.

Инспектор увлекся сбором улик против Томаса Хаконарссона. Во-первых, не нашлось ни одного свидетеля, который подтвердил бы, что видел возращение Томаса тем вечером: хоть в пять часов, хоть значительно позже. Далее, на кроссовках, которые, по словам Хаконарссона, он носил в тот день, имелись грязные разводы, хотя сам владелец утверждал, будто промочил ноги в прошлую субботу, когда угодил в какую-то лужу. Так что теперь лаборатория занималась скрупулезными анализами, в том числе сравнением материала носков с волокнами, обнаруженными на даче профессора.

Сам же Томас потребовал себе адвоката и упорно держался своей легенды, отказываясь признавать вопиющие несообразности и более чем очевидные факты.

На протяжении всего совещания Балдур ни разу не обратился к Магнусу напрямую, не выразил замечаний, да и вообще не дал никакого поручения. За всем этим наблюдал Торкетл Хольм.

Ну и пусть катится куда подальше этот Балдур…

У Магнуса болела голова. Прошлой ночью он принял далеко не одну порцию пива, хотя и постарался не особо налегать на «прицепы». Сегодня он страдал не столько от похмелья, сколько от ощущения собственной тупости, и этого оказалось более чем достаточно, чтобы привести сержанта в раздраженное и обиженное состояние.

Что ж, Балдур может и подождать. Магнус расскажет ему про отца Томаса не сейчас, а попозже. Когда сам переговорит с пастором.

Лоренс Фелдман сидел на заднем сиденье черного «мерседеса»-внедорожника и разглядывал комплекс Литла-Хройн. Машина стояла на парковке у выхода из тюрьмы, которая в общем-то не производила слишком мрачного впечатления: белые утилитарные строения за двумя рядами колючей проволоки. Зато ландшафт казался донельзя угрюмым: голая, бурая равнина, тянущаяся к северу до самых гор, и свинцовый простор Атлантики к югу. Хорошо еще, по эту сторону перевала облачность не застила солнце.