Филипп Джиан - Вот это поцелуй!

– Нет, скажи мне одну вещь. Хотелось бы знать. Скажи, к кому я должна обращаться в таком случае? Когда два придурка набрасываются на одну женщину… Кого тогда звать на помощь, а? Как по-твоему? Не знаешь? А я полагала, что это твоя работа. Ты забыл о ней?

Я какое-то время пристально смотрел на Крис, потом закрыл глаза.

– Простой способ! – бросила она.

– Конечно. Но у меня нет желания переругиваться с тобой. Ни малейшего, понимаешь?

После минутного колебания Крис все-таки уселась рядом со мной. А ведь я готов был поспорить, что она покинет меня в том состоянии, которое она назвала бы жалким положением раба. В жалком положении раба, на все согласного, да еще и гордого этим.

– Иногда меня все так достает, и я от этого схожу с ума. Но именно этого ты и не хочешь понять.

– Ты думаешь, у меня никогда не возникает такого чувства? Надеюсь, ты шутишь. Да, знаешь, я только что кончил читать книжку Наоми Кляйн. [2] Наоми Кляйн (р. 1970) – канадская журналистка, борец за права женщин, активный участник движения антиглобалистов.

– А, молодец. Поздравляю. И что?

– И что? Ну вот, я сказал себе: «Эта женщина нашла способ вести борьбу, не разрушая супружеской жизни». Я снимаю перед ней шляпу.

– А ты знаешь, как это называется? Ну, то, что ты делаешь? Это называется «твердить одно и то же», это называется «ходить по кругу». Ты не делаешь над собой никаких усилий.

– Ты меня знаешь. И знаешь о моей страсти к неудачам. Ты вечно пудрила мне мозги насчет моей страсти к неудачам.

Крис подавила смешок. Так, для проформы. Вероятно, связь с Вольфом была причиной того, что со мной у нее не хватало боевого духа. Трудно сказать наверняка.

– По крайней мере, ты видел, как это происходит. Всегда одинаково.

– Я знаю, как это происходит. И все знают.

– А если бы ты вдруг узнал, что Пол Бреннен кому-то заплатил, чтобы избавиться от собственной дочери? Что бы ты сделал?

– Знаешь, мне твой вопрос кажется оскорбительным. Но, с другой стороны, он не идиотский. Наивный, но не идиотский.

На сей раз она широко улыбнулась. Затем встала.

– Будь любезна, не желай мне ничего подобного.

– Я тебе этого и не желаю, Натан.

– Прекрасно. Спасибо за визит.

– Я тебе этого действительно не желаю.

Я был рад, что Марк вернулся. Вообще-то я вполне мог бы жить и один, но присутствие младшего брата в доме, этажом ниже, в какой-то мере примирило меня с отъездом Крис.

Его машина, новенькая блестящая «ауди» с откидывающимся верхом, стояла на подъездной дорожке, прямо посредине, несколько по-анархистски, так что мне для парковки пришлось искать местечко чуть подальше и втискиваться кое-как.

Когда я выходил из бара, где у меня была назначена встреча с одним из моих осведомителей, я ужасно глупо упал (вероятно, из-за щербатой ступеньки), полетел головой вперед и ударился о маленькое деревце, недавно посаженное, но уже довольно крепкое. Пошла кровь. Рана-то была ерундовая, но на лбу.

Я потоптался перед дверью Марка, на плетеном коврике в форме звезды. Затем, подумав, что не следовало бы подавать ему дурной пример, поднялся прямо к себе. Надо было привести себя в божеский вид, выпить чашечку кофе, прополоскать рот, расслабиться.

Лунный блик лежал на паркете в гостиной, где теперь не было никакой мебели, никакого ковра. У меня остались занавески на окнах, телевизор и этажерка с книгами, которые Крис не сочла достойными своей новой библиотеки. На какое-то мгновение я ощутил, как на плечи мне навалилась усталость. Рыхлый груз, порожденный пустотой в комнате. Я подумал, не найдется ли у Марка какого-нибудь растения в горшке или гирлянды лампочек, но о женщине я не помышлял.

Я стоял голый по пояс в ванной, с еще влажными после душа волосами, прилаживал на лоб кусочек смешного пластыря, напоминавшего раскраской шкуру зебры (Крис всегда покупала пластырь с самым невероятным рисунком), как вдруг у меня за спиной возникла молодая женщина.

Она была очень бледна. Девицы, бывавшие у Марка, всегда выглядели так, будто вот-вот хлопнутся в обморок.

Ее губы раскрылись, раздался тихий шепот:

– Можно мне…

Мотнув головой, она указала на унитаз в туалете. Я кивнул.

Она уселась на стульчак, скрестив руки на груди и почти уткнув голову в колени, и тут же принялась писать и одновременно отматывать метра три от рулона гигиенической туалетной бумаги, отделанной мольтоном, которая впитывает втрое больше влаги, чем три лучших гофрированных. Девица оказалась не из болтливых, и я предоставил ее самой себе.