Елена Михалкова - Дом одиноких сердец

— Даш, — подумав, спросил Максим, — а тебе не кажется странным, если человек выходит из себя из-за какой-то игрушки?

Даша вздохнула.

— Максим, я кое-что поняла, — ответила она, глядя в окно. — Помнишь, я передавала тебе слова управляющей, что жизнь в пансионате — это неправильная жизнь? Так вот я поняла, почему она неправильная. Не потому, что у этих стариков нет семей. Точнее, не только поэтому. Сам посмотри: Окунева всю жизнь помнит, как над ней посмеялись, и впадает в ярость при малейшем намеке на давний эпизод. Красницкая худшим событием своей жизни считает, что давний любовник не узнал ее спустя двадцать лет. А сокровища Ангела Ивановича — игрушка с отбитым ухом и старая салфетка.

— К чему ты ведешь?

— К тому, что для этих людей каждое мелкое событие раздувается до вселенских масштабов. Убрали рыбок из пруда, и Яковлев, математик, сразу заболел. Мне санитарки сегодня сказали. Для пансионатских стариков любая мелочь становится таким огромным событием, каким в жизни большинства людей может быть рождение детей, смерть родственников или что-то еще, значимое, действительно важное… А у них стеклянный заяц, напомнивший об оскорблении полувековой давности, или книжки, которые принесли Уденич ее приемные дети… Лишние слова, бестактные фразы, мелкие ссоры — и вот уже готов их мир со всеми его страстями. Теперь ты понимаешь, какую бурю там поднял своим появлением Боровицкий?

— Да уж… в стакане воды… — пробормотал Максим.

— Но в этом стакане его убили. Причем преступником мог стать кто угодно, потому что у каждого нашлась бы тысяча поводов для ненависти. Мы с тобой, мой милый, никогда не выясним, кто на самом деле виновен.

— Но при чем же тут рукописи?

— Не знаю, — пожала плечами Даша. — Я начинаю думать, что ни при чем. И если убийца — Денисов, то мы тоже никогда его вины не докажем, потому что сегодня утром он просто отказался говорить со мной. Сказал так злобненько: мол, сначала Боровицкий отнимал время у всех, начиная с управляющей и заканчивая пациентами, а теперь вы на его место пришли. Зыркнул глазами на меня и ушел.

— Ну что ж… — задумчиво пробормотал Максим. — Может быть, все и к лучшему. А что ты сделаешь с историями Боровицкого?

— Больше всего хочется их сжечь, — честно призналась Даша. — Они меня пугают. Особенно — последняя.

— Вот завтра и займись. Приедешь от учеников и сожги листки в раковине.

«Смерть ходит за мной по пятам, но меня она больше не пугает. Смерть наконец-то обрела очертания. Не беззубая болезнь, присосавшаяся ко мне кровоточащими деснами и вытягивающая мою жизнь по капле, а человек. Человек, чье лицо я вижу каждый день. Человека я не боюсь.

Вот только неплохо было бы закончить мою книгу. Мне не нужно дописывать ее — зачем эта необязательная фиксация на бумаге? Нет, я давно понял: хорошая книга — это сама жизнь. В ней обязательно должна быть развязка, кульминация событий. Я подготовил все для кульминации, но осуществит ее кто-то другой. И я даже знаю кто — славная девочка, которая так привязалась ко мне. Она мне нравится. Будет жаль, если она пострадает, но хорошая книга стоит любой человеческой жизни.

Поэтому на самом деле я жалею только об одном — что не смогу посмеяться, когда все закончится. И оттого авансом смеюсь сейчас — когда слышу шаги за дверью, когда вижу человека, входящего в мою комнату, и чувствую запах смерти от его руки, в которой зажат нож.

Моя последняя шутка вышла очень удачной».

Назавтра у Олеси поднялась температура, Даша отменила все визиты и вызвала врача. Выяснилось, что у дочери простуда, и Даша уложила ее в кровать, обставила со всех сторон морсом и велела лежать тихо и думать о хорошем, а еще лучше спать. Олеся немножко поканючила, прося книжку, но Даша была непреклонна: при температуре никакого чтения! Только отдых голове и глазам. Сама она ушла в зал, достала из коробки листочки рукописи и письмо, уже потертое на сгибах. Развернула его и пробежала глазами по строкам.

«…Жаль, что обстоятельства сложились таким образом… очень близкие люди… закончить начатую мной книгу… Решайте сами, когда Вам остановиться…»

— «С уважением и благодарностью…» — повторила она вслух. — Ну что же, вот и пора остановиться.

Ей было жаль сжигать письмо, и она отложила его в коробку. Потом еще раз просмотрела листочки с историями, словно надеясь, что они натолкнут ее на какую-то мысль. Мысль не появлялась.