Конни Гранма - Бар одиноких сердец

© Granma K.

Помню, в тот день, безысходно просиживая на капоте машины с картой Штатов, я раздумывала о многом. О том, что же там, на загадочной, не видимой нам, обратной стороне Луны; о том, как часто нашу планету поглощает черная дыра; о том, для чего есть места, столь пустые и одинокие, как это и… куда же мне ехать дальше, чтобы выбраться из этого забытого Богом места? Перекати-поле, ветер с песком, яркое обжигающее солнце… И, как полагается в вестерне, традиционный салун, напоминающий дом с привидениями из фильма ужасов.

Но опустошенная бутылка воды в рюкзаке одержала победу над страхом войти туда.

Старичок в кепке, собирающий осколки от разбитой бутылки, пустой dance floor, высокая ваза с изображением индейских племен и поломанная деревяшка наподобие шеста. Мужчина, уснувший у барной стойки. Бармен подавал пиво и другую дрянь остальным. Вдруг я остро почувствовала, что оказалась в числе людей, хоть однажды испытавших дежавю.

«Кто-то выпивкой хочет затуманить ум, кто-то – упасть и больше не встать; у каждого есть то, чего остальным не понять», – подумала я и присела на более опрятное место, рядом со спящим мужиком.

– Что Вам? – спросил бармен с выраженным южным акцентом.

– Воды со льдом.

– Вам придется искать такие «изысканные» напитки где-нибудь подальше отсюда, дамочка. Здесь у нас только пиво, виски, ром… – перечислял мужчина басом, протирая стаканы оранжевой тряпкой.

– Дерьмо в стаканах, – пробурчал вдруг тот, как оказалось, не спящий мужик, не поднимая голову и хрустнув пальцами.

– Эм… а есть лимонад? – поинтересовалась я.

– Для Вас, принципиально не пьющего алкоголь человека, сделаем исключение: принесу Вам свой лимонад.

Окинув меня диким взглядом, бармен ушел. Видели бы вы все это – ощутили бы тяжелую душевную утрату, боль всех этих людей. Странно, но тогда я чувствовала, что знала каждого из них. Господи, вот она – обратная сторона Луны?

Пока я раздумывала об этом, передо мной появился бармен с высоким бокалом, наполненным жидкостью с пузырьками углекислого газа.

– Спасибо, – поблагодарила я, внимательно разглядывая своего нового «товарища».

Упитанный невысокий мужчина с накаченной шеей, на которой красовался небольшой шрам и татуировка – имя «Sofia». Взгляд его был уставшим, а разум просто искрился остроумием, раз он принес мне теплый лимонад в такую жару.

Бармен подошел к «спящей красавице»:

– Эй! Тебе пора домой, сынок.

– Слышь! Тебе говорят, сосунок! – сидящий с другой стороны мужчина толкнул своего соседа, и тот упал на скрипучий деревянный пол.

Я вздрогнула и медленно обернулась. «Спящей красавицей» оказался парень, на вид немного старше меня. Только взгляд у него был, как у старика, угрюмым, обиженным…

Бармен прыснул ему в лицо мутной водой из-под крана, словно это был каждодневный ритуал.

– Сынок, лучше иди домой.

– Ах! – махнул тот на бармена, протянувшего ему руку.

Молодой человек взглянул на всех вокруг, нахмурив брови. Когда его взор остановился на мне, я медленно вернулась в прежнюю позу и продолжила пить лимонад. Он отряхнулся и ушел, оставив, словно карусели, качаться batwing doors. Казалось, я попала в старую Америку, на Дикий Запад. Я даже оглянулась вокруг в поисках Джона Уэйна.

– Черти заносят сюда этих молодых сопляков, – проворчал бармен и снова встал за стойку, протирая стаканы.

– Простите, сэр, – обратилась я к нему, – кто это?

– Дэвид Огден. Бедный парнишка! – бармен тяжко вздохнул. – Мать бросила его в день его появления на свет. Когда ему исполнилось шестнадцать, прямо в свой день рождения, он сбежал из приемной семьи со своим другом. Где и как он живет сейчас, неизвестно. По ночам приходит сюда, по его словам, затуманить мысли в своей дырявой башке, – он усмехнулся. – Сам парнишка хорош, но вечно получает дерьмовый конец палки.

Он отложил стаканы, уперся руками о стойку и произнес:

– Да все они хороши!

– Сколько ему лет? – не унималась я.

– Понятия не имею. Но поверь, он намного мудрее, чем кажется, несмотря на привязанность к выпивке и, может, даже к наркотикам. Черт знает, чем такой парень увлекается в наше жестокое время! Но я бы дал ему лет шестьдесят пять.